Читать книгу "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан"

Действия Германии, как и действия ее друзей и врагов в этот последний мирный период, следует понимать в контексте предшествующих десятилетий и допущений, которые лежали в основе размышлений ее руководителей. В конце концов, только несколько человек – в частности, Бетман, Мольтке и кайзер – определяли политику Германии. На них и их подчиненных, которые подталкивали их к действиям, влияло то, что они были склонны видеть скорее угрозы, нежели возможности. Они боялись левых внутри страны, и, когда бросали взгляд за границу, их давние страхи оказаться в окружении усиливались еще больше. К 1914 г. военные в Германии считали само собой разумеющимся, что им придется воевать на суше на два фронта. В мае того года Георг фон Вальдерзее – начальник хозяйственного снабжения армии Германии – написал меморандум, в котором говорилось, что у Германии есть определенные враги, которые, скорее всего, нападут одновременно и которые вооружаются ускоренными темпами; руководители Германии должны не поддерживать мир любой ценой, а, скорее, укреплять свои вооруженные силы путем призыва в них всех имеющихся молодых людей, если это необходимо, и быть готовыми к войне в любой момент[1609]. Также казалось, что Антанта угрожающе сильна, в то время как Тройственный союз становился слабее. Военный союз между Францией и Россией углубился, и теперь Великобритания и Россия двигались к большему военному сотрудничеству. И хотя англо-российские военно-морские переговоры в то лето так и не увенчались успехом, они сослужили службу – усилили мрачные предчувствия Германии. На следующий день после убийства эрцгерцога Бетман сказал своему послу в Лондоне князю Максу фон Лихновски, что у него есть достоверные сообщения о том, что готовится соглашение, по которому британские фрахтовщики будут перевозить русские войска на Балтийское побережье Германии[1610]. Неделей позже, когда Австро-Венгрия потребовала и получила свой карт-бланш, Бетман сказал одному известному политику-националисту: «Если начнется война с Францией, Англия выступит против нас до последнего солдата»[1611]. А что еще больше ухудшало ситуацию – Германия и Австро-Венгрия не могли рассчитывать на других своих союзников: Румыния, вероятно, переметнется в лагерь противника, да и Италия была ненадежной. Поллио, начальник ее Генерального штаба, казался и компетентным, и желающим сотрудничать с Германией и Австро-Венгрией, но, как спросил Вальдерзее в мае того года, «Как долго продлится его влияние?». Это был пророческий вопрос. Поллио умер в день убийства в Сараеве, а правительство Италии назначило его преемника лишь к концу июля. Готовность Италии воевать на стороне своих союзников оставалась – как и всегда – под сомнением[1612].

Именно могучий восточный сосед был причиной большинства кошмаров руководителей Германии. Отражая идеи социал-дарвинизма того времени, многие немцы видели в славянах, и особенно в России, естественных конкурентов тевтонской расы. Вильгельм был далеко не одинок, страшась славянских орд, несущихся на запад. Его слова часто звучали как речи правых политиков в Соединенном Королевстве в наши дни, обеспокоенных проблемой восточных европейцев, штурмующих британские порты, или консервативных американских республиканцев, испытывающих такую же озабоченность в отношении мексиканцев. «Я ненавижу славян, – сказал он военному атташе из Австро-Венгрии с поразительной бестактностью, учитывая большое количество славян, проживавших в Дуалистической монархии. – Я знаю, это грех, но я ничего не могу с собой поделать». Сербия, как он любил выражаться, была «свиной монархией». Его высокопоставленные военачальники, такие как Вальдерзее и Мольтке, пророчески говорили о надвигающейся на Германию необходимости воевать за само свое существование как народа и культуры. Они также считали такие доводы удобными, когда подталкивали правительство весной и в начале лета 1914 г. к большому увеличению ассигнований на армию[1613].

Бросая взгляд назад, любопытно отметить, насколько мало внимания руководство Германии уделяло альтернативам войне как способу разорвать окружение. Да, Бетман надеялся на восстановление дружественных отношений с Великобританией, но после провала миссии Холдейна двумя годами ранее оно все более казалось маловероятным. Кайзер время от времени выражал надежду на то, что давний союз между двумя консервативными монархиями Германии и России может быть возрожден, но сомнительно, чтобы он на самом деле верил в такую возможность. В 1914 г. известный банкир Макс Варбург записал свой разговор с ним: «Вооружение России, большое строительство в ней железных дорог были, по его мнению, подготовкой к войне, которая могла разразиться в 1916 г.

…Охваченный тревогой кайзер даже подумывал, не лучше ли напасть первым, вместо того чтобы ждать нападения»[1614]. И кайзер подобно другим руководителям Германии полагал, что конфликт с Россией неизбежен, и серьезно рассматривал возможность превентивной войны. В министерстве иностранных дел было много тех, включая Ягова и его заместителя Циммермана, которые с этим соглашались и доказывали, что дипломатическая и военная ситуация в 1914 г. особенно благоприятна для Германии[1615]. Им следовало бы вспомнить знаменитые слова Бисмарка: «Превентивная война подобна совершению самоубийства из страха перед смертью».

Высшее военное руководство, если уж на то пошло, было даже больше психологически готово к войне, чем гражданское. Строительство Кильского канала было почти завершено, и к 25 июля немецкие дредноуты могли уже безопасно курсировать по нему в обоих направлениях между Северным и Балтийским морями. Да, армия еще не достигла увеличения своей численности, но новая программа России только началась. На поминальной службе по Францу-Фердинанду 3 июля военный представитель Саксонии завел разговор с Вальдерзее. Этот генерал, как он сообщил своему правительству, считал, что война может начаться в любой момент. Генеральный штаб Германии был готов: «У меня сложилось впечатление, что они сочли бы войну весьма кстати, если бы она началась прямо сейчас. Условия и перспективы для нас не станут лучше»[1616]. Что придавало военному руководству Германии уверенности? То, что его стратегия была полностью перенесена на карты. «Вооруженные планом Шлифена, – написал позже Гренер из Генерального штаба, – мы верили, что можем спокойно ожидать неизбежного военного конфликта с нашим соседом…»[1617]