Читать книгу "Любовь на троих - Валерий Зеленогорский"

Это был еще крепкий пенсионер, но не из жалких и бедствующих вдовцов, а вполне еще боевой мужик достойного вида, не мятый, не жеваный, а просто мужик, у которого еще есть жизненные ориентиры и доход, не связанный с социальными программами. Что он делает в бесплатной поликлинике для доживающих свой век старух и бедных бюджетников, было непонятно.

Он спросил, кто последний, и сел рядом, он пах вкусным одеколоном, он был чисто выбрит, и в ботинках его отражалось, как в плазме, настоящее солнце…

Сидел он спокойно, не дергался, глаза не закатывал, не бросал в воздух слова о кровавом режиме, съедающем жизнь стариков, которые положили здоровье на алтарь отечеству.

Было видно, что терпеть он привык и повидал в жизни всякое, она стала придумывать ему биографию.

Так она делала всегда в транспорте, когда ехала на работу, читать она в дороге не могла, на тетрадках посадила глаза за тридцать лет в школе, и эта игра, в выдуманных ею людей давала силы доехать полтора часа до школы в новом районе, где она учила балбесов, которые приезжали в школу на машинах, а она шла от метро на своих уже весьма усталых двоих.

Но придумывать ничего не пришлось, он несколько раз посмотрел на нее очень внимательно и спросил, как она себя чувствует. Она очень пожалела в этот момент, что не накрасила губы и не надела дубленку, которую ей передарила дочь, посчитав, что ей пора уже носить шубу, она была в старой куртке, в старых джинсах и сапогах со сломанным замком, голова с утра так болела, что наряжаться сил никаких не было.

У нее даже застучали зубы от волнения, ее уже много лет никто не спрашивал, как она себя чувствует, что она думает, только дочь, живущая своей семьей, ритуально звонила и спрашивала, но она не хотела ее расстраивать и всегда говорила, что ей хорошо.

Она, удивляясь сама себе, стала ему говорить о том, что так давно в ней спало.

О своих сомнениях и страхах, о ночных кошмарах и утреннем холоде, о слезах на подушке, льющихся без повода, о том, что в ней произошло и как сломался замок на сундуке, где хранились ее печали.

Этот странный собеседник одним словом отбросил тяжеленную крышку сундука, и из нее посыпались, как из старого клада, монеты чистой печали, чеканенные за последний десяток лет.

Он внимательно слушал, как на сеансе гипноза, не перебивал, он не испугался ее словесного извержения, он слушал, и она освобождалась от скрытого в себе.

Ей стало так легко, как бывало лишь в детстве, в том старом дворе, где она прыгала через скакалку в кругу подружек.

Она была первой в этом упражнении, и ей казалось, что она парит над землей, и за спиной у нее ветер, который унесет на остров, где она встретит принца из сказки в потрепанной книжке братьев Гримм.

А потом она испугалась этого потока, ей показалось, что она выглядит старой дурой, распустившей хвост перед незнакомым человеком, ей стало неудобно, даже стыдно, что она не совладала с собой, и она встала и попыталась уйти бочком по темной лестнице.

Убежать не удалось, мужчина крепко взял ее под локоть, мягко остановил, он извинился, что заставил ее нервничать, и попросил не уходить, довести лечение до конца, она послушно вернулась на место, как-то быстро очередь поредела, она сдала кровь, он мгновенно зашел после нее, сдал какие-то анализы, и они вместе вышли в парк и пошли по аллее.

Они немного помолчали, неловкость от ее горьких слов не исчезала и тогда, когда он сам попросил слова, вот так, взял и попросил.

Он сказал, что его зовут Кирилл, что он сидит в соседнем подъезде с больной матерью, сказал, что он вдовец, вот уже пять лет, но веры не теряет и у него еще много дел на этом свете. Они шли через парк, старый и заброшенный, местная власть ничего не делала в нем, дорожки, когда-то уложенные асфальтом, были разбиты, и лужи в них стояли с марта по декабрь.

Деревья росли сами по себе, не замечая заботу местного самоуправления, их никто не обрезал, не убирал старые сучья, но в этой заброшенности была чудная милость, в парке было спокойно и хорошо. Лиза знала все его уголки, она с собакой исследовала его, и не было дерева, которое они не пометили. Они просто шли по сухой листве, и он говорил, и она слушала совершенно ей незнакомого человека и не боялась его.

Она не была простодушной дурой, она все знала про брачных аферистов, про мошенников, желающих захапать квадратные метры, об этом все время говорили по телевизору и даже показывали таких молодцов, отечественных и иностранных, да и опыт ее виртуальных знакомств тоже не пропал даром.

Но тут все барьеры рухнули, вся стройная защита личного пространства сломалась, как изгородь из кустарника на ее даче, он вошел в ее калитку, и она не успела закрыть ее от непрошеного гостя, гость оказался долгожданным и желанным.

В ней взмыли качели, вверх — вниз, и в голове закружился хоровод, и она даже на секунду потеряла сознание (или ей так показалось), но он подхватил ее и больше руку не отпускал. Вел он бережно, как больную, и ей хотелось стать больной, и она уже стала больной, — как ОРЗ, болит один день, а потом неделю можно не ходить на работу, и целых пять дней лежать барыней, и переделать кучу дел, до которых руки не доходят.

Кирилл начал говорить, сам, без наводящих вопросов, он посчитал, что спонтанный водопад ее слов требует ответной искренности, человеком он был немногословным, всю жизнь он говорил мало, работа по военному ведомству не предрасполагала к болтовне, он усвоил с давних пор, что болтун — находка для шпиона, но тут случай был особенным, его жена погибла под колесами пьяного грузовика, и он уже пять лет молчал, как камень.

Взрослая дочь жила в Питере со своей семьей, виделись они редко, его молчание изредка нарушалось, когда он раз в неделю ездил к матери в дом рядом с Лизой, но мать заболела, врачи сказали, что жить ей несколько дней, он забрал ее из больницы и теперь просто живет рядом с ней, пытаясь утолить ее боли, которые стали нестерпимыми. У него, слава богу, есть деньги на сильные средства, но, когда мама приходит в себя, он держит ее за руку, тихо, как детстве, когда она еще водила его в детский сад, возле одиннадцатого дома. Лиза знала этот сад, она сама водила туда свою дочь, и немецкую школу, где он учился, она тоже знала, но пути их не пересекались, так бывает. Создатель знает, кого, когда и с кем пересекать, ее время наступило лишь сейчас, раньше ей достался другой мужчина, он нужен был для разминки, для осознания своего пути. Она не сетовала на свою судьбу. Ее бабушка говорила перед смертью, что довольна своей жизнью с дедушкой, которого не любила, она была из купцов, и дом у них был на Никольской, и выезд, а потом пришли матросы и зарубили папу и дворника, который пытался защитить хозяина, зарубили обоих на черной лестнице, убили бы всех, но один из матросов сказал «хватит» и стал приходить в дом с пайком и дровами, и бабушка потом вышла за него, и прожила с ним всю жизнь, и родила ему Лизину маму, и даже маленькая Лиза запомнила его, совсем не страшного. Так бывает, говорила бабка, надо жить, другой судьбы нам не будет, и даже плакала по убийце своего отца, по папеньке, как она говорила, и два портрета лежали у нее на тумбочке вместе с лекарствами, муж — убийца папеньки — и папин портрет в мундире инженера-путейца.