Читать книгу "Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться - Шарон Бегли"

Один из авторов книги, психиатр Джон Рэйти из Гарвардской медицинской школы, продвигал предложенный в заглавии термин в качестве обозначения легких форм психической болезни. Он опирался на теорию, согласно которой поведение, мысли и эмоции человека, которые прежде считались чудаковатыми, эксцентричными, странными или просто необычными, в действительности являются проявлениями психиатрических нарушений. Количество новых недугов росло как снежный ком. Создавалось впечатление, что психиатры пытаются внушить нам мысль, что все мы немного того.

Разумеется, последовала ответная реакция. Критики этого подхода объясняли его стремлением увеличить доходы психотерапевтов. «Это помешательство на деньгах», — писал психолог из Гарварда Ричард Макнэлли в книге «Что такое психическое заболевание?» (What Is Mental Illness?), изданной в 2011 г. Одна из крупнейших фигур в области психиатрии, бывший редактор DSM доктор Аллен Фрэнсис сетовал в эссе, опубликованном в 2010 г. в Psychiatric Times, что «проявления, прежде считавшиеся трудностями и горестями повседневной жизни, теперь зачастую объявляются психическим расстройством и лечатся таблеткой. Чудаки, которых следовало бы просто принимать такими, как есть, получают клеймо больных». Не все идиосинкразии и причуды, даже если за ними стоит острая тревога, питающая компульсии, являются симптомами психического расстройства, утверждал он и другие специалисты.

Противники расширения границ понятия душевного расстройства указывали, что грань между здоровой и больной психикой колеблется под влиянием меняющихся культурных норм, что ставит под сомнение предлагаемые сторонниками противоположного подхода научные обоснования теневых симптомов. Например, в 1850 г. врач из Луизианы Сэмьюэл Картрайт заявил ассоциации врачей штата об открытии до сих пор неизвестного заболевания. Он предложил назвать его драпетоманией, от древнегреческих драпетес (беглый раб) и мания (бредовая идея). Именно это психическое заболевание заставляет «негров убегать» от хозяев, объяснял он на страницах новоорлеанского медицинского журнала, поскольку только сумасшедший пытается бежать из рабства. Побег служил основным симптомом драпетомании, но были и второстепенные: недовольство тем, что являешься собственностью другого человека, и угрюмый нрав. Прежде чем высмеять (или оплакать) невежество непросвещенного века, вспомним, что до 1973 г. Американская ассоциация психиатров считала гомосексуальность психическим расстройством.

Стремление усматривать психическое отклонение в любой эксцентричности окончательно и бесповоротно опровергается одним критерием, который долгое время считался в психиатрии обязательным: чтобы поведение считалось симптомом душевной болезни, оно должно вызывать стресс или недееспособность. Многим из нас небольшие компульсии, наоборот, помогают жить нормальной жизнью и устраняют тревожность — отличительный признак компульсивного поведения. Они успокаивают, а не угнетают, помогают, а не разрушают жизнь. Одного этого достаточно, чтобы утверждать, что у Бьянки нет психического расстройства.

Хотя кампания под лозунгом «все мы немного психи», в общем, провалилась, представление о психическом здоровье как о континууме осталось — прежде всего, благодаря открытиям нейробиологии и генетики. Полученные методом нейровизуализации паттерны мозговой активности и нейронных цепей, связанных с рядом психических расстройств, неоднозначны. Аналогично революция в генетике последних двадцати лет принесла данные о том, что риск развития того или иного душевного расстройства может определяться множеством генов, и за редкими исключениями наличие единственного дефектного гена необязательно вызывает болезнь, а его отсутствие не гарантирует здоровья. «Идея континуума стала для генетики величайшим прорывом, — сказал специалист в области нейронаук Стэнфордского университета Роберт Сапольски. — Согласно ей, средний генетический груз [обусловленный действием генов, отвечающих за поведение и эмоции] оборачивается расстройством личности, несколько более легкий — некоторой странностью характера, еще более легкий делает вас самым обычным американцем». К примеру, около дюжины генов могут предопределять черту личности, которую психологи называют «поиском новизны», но все двенадцать проявляются лишь у немногих. Человек с десятью такими генами рискует стать героиновым наркоманом, а с одним-двумя всего лишь извертится при просмотре фильма, который уже видел, или будет непостоянным, возбудимым, вспыльчивым и чуточку экстравагантным — люди именно такого типа становятся исследователями, изобретателями и реформаторами. Целый ряд генов отвечает и за невротизм. Родители, нервно поглядывающие на часы, если ребенка-подростка вечером нет дома, возможно, имеют один или два таких гена[11], но для развития дисфункциональной агорафобии нужны все десять или двенадцать.

В первоначальном виде теория теневого синдрома объявляла всех этих людей душевнобольными в легкой (исследователи и обеспокоенные родители) или тяжелой (наркозависимые и агорафобы) форме. В настоящее время психиатрия признает, что никакое психическое состояние не является чем-то изолированным — это часть континуума, где границы между патологией и чудаковатостью, болезнью и эксцентричностью, ненормальностью и нормой колеблются вместе с изменениями в медицине и культуре, — и что термин «психическое расстройство» применим лишь к малой части этого континуума. Великое множество самых обычных поступков приближается к границам между болезнью и здоровьем, не нарушая их. Утверждать обратное означает доходить до абсурда, объявляя «душевнобольными» большой процент населения — таких людей, как Бьянка, имеющих легкие компульсии, но чье поведение не соответствует психиатрическому диагнозу.

Множество исследований показали, к примеру, что тревожность может заставить человека создать в своем мире уголок, где он обладает некоторой властью. Приведу один пример. Мартин Лэнг, в то время изучавший антропологию на последнем курсе Университета Коннектикута, с группой товарищей поставил перед 61 добровольцем (ими стали студенты Масарикова университета в Чехии) следующую задачу. Одним предстояло выступить перед искусствоведами с пятиминутной речью о металлическом декоративном предмете, стоящем перед каждым на столе, другим — просто смотреть на это произведение искусства и размышлять о нем. Всех снабдили датчиками сердечного ритма и акселерометрами (для измерения движений каждого запястья). Через три минуты ожидания авторы эксперимента предлагали участникам вытереть предмет влажной тряпкой, пока он не покажется им чистым. Наконец, следовало объявление, что искусствоведы не смогут прийти, и потенциальные докладчики освобождались от (предполагаемого) испытания.

Добровольцы, готовившиеся выступать, волновались сильнее тех, кто ожидал чужих выступлений, и датчики сердечного ритма это подтвердили — у них учащался пульс. Данные акселерометров оказались еще более красноречивыми. Самые обеспокоенные участники — те, что готовились выступать перед специалистами, — чистили предмет иначе, чем не испытывавшие подобного давления. Они действовали более предсказуемо и тщательно, совершая больше повторяющихся движений, — мы бы сказали, компульсивно, как сообщили Лэнг с коллегами в журнале Current Biology в 2015 г. «В сложной, неуправляемой и непредсказуемой ситуации» мозг охватывает тревога, поскольку он не знает, чего ждать. Чтобы справиться с этим стрессовым состоянием, люди склонны совершать действия, возможно, никак не связанные с тревогой, однако помогающие «восстановить ощущение контроля над ситуацией». «Вернувшееся ощущение контроля может привести к ослаблению тревоги», — заключили исследователи.