Читать книгу "После Путина - Константин Долгов"

Так вот, Путин оказался наиболее востребованным образцом политического лидера, что совершенно нас не удивило. Поразило нас другое: чтоименно участники исследования отмечали в качестве главной, определяющей черты Путина как лидера. Мы-то ожидали самого простого — ссылок на российские зарплаты и пенсии, на другие экономические успехи, на личные достижения из разряда авиаполётов или дзюдо, на умение доступно и уместно пошутить и т. д. А оказалось, что главное, стержневое качество, которое и делало Путина наиболее востребованным образцом политического лидера с точки зрения наших «подопытных», — это то, как он ведёт внешнюю политику.

Почти все участники всех фокус-групп, называвшие Путина в качестве такого образца (а их в целом было около двух третей), говорили приблизительно следующее: настоящий лидер государства прежде всего делает так, чтобы государство уважали. Причём в самой стране его, как правило, не столько уважают, сколько любят или не любят, то есть относятся эмоционально. Потому что отождествляют со своей родиной, отношение к которой может быть только эмоциональным. Вот и к государству своему относишься с той или иной эмоцией. А вот «снаружи» к государству относятся либо с уважением, либо без. И Путин, по мнению людей, которых мы «исследовали», добился восстановления уважения к России на мировой арене. Естественно, каждый второй из этих двух третей, назвавших Путина образцом, вспоминал об СССР: дескать, сегодня к России относятся в мире почти так же, как относились к СССР. А если бы, мол, Путин ещё и Союз возродил (тут уже, конечно, разные варианты звучали: либо союз восточнославянских республик, либо всех, кто захочет, кроме Прибалтики, и т. д.), то его внешняя политика была бы безукоризненной.

Ещё тогда мне запомнилось, что говорили эти люди. Конечно, рассуждения на тему эмоционального и уважительного отношения сомнительны: уважение тоже может быть вполне эмоциональным, а отношение к своей стране — холодным, взвешенным и беспристрастным. Но то, что они главным критерием успешности, эффективности и нужности президента какой бы то ни было страны сочли качество его внешней политики — в этом есть очень разумное зерно. Давайте попытаемся разобраться, что представляет собой внешняя политика президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина, начиная с 2000 года. Как уже повелось, первым делом поговорим о восприятии. О том, как воспринимали Путина там, за рубежом. Вернее, оттуда, из-за рубежа. В принципе, ничего неожиданного я вам не скажу: за рубежом Путин был всего лишь преемником Ельцина, ставленником определённой части российских олигархов, дружественных американским и европейским олигархам. Комитетское прошлое ни о чём этаком западным «аналитикам» не говорило: во-первых, оно достаточно давнее, это прошлое (ведь Путин руководил ФСБ уже в гражданском статусе, да ещё и отказался звание от Ельцина принять), во-вторых, из КГБ вышло немало очень даже дружественных для европейцев и американцев персонажей. С чего бы им было ожидать от «преемника Ельцина» какой-то иной позиции, каких-то сюрпризов? В команде условной у него — западники, либералы, пусть и не все; Березовский, фигура вполне для Запада приемлемая, поддерживает «преемника» так громко, что даже слишком; в Германии его помнят, и немецкий он знает. В общем, наш человек, наш парнишка, удовлетворённо кивали зарубежные лидеры.

Ан нет, не ваш. Хотя и начал Путин вполне под стать ожиданиям забугорных друзей, если ориентироваться на формальности. Концепция внешней политики, подписанная летом 2000-го, концентрировала все усилия МИДа на экономической безопасности страны, на защите зарубежных интересов россиян, на мирном и конструктивном сотрудничестве с другими странами одновременно с участием в международной конкуренции. Сразу с 2000 года новый российский президент начинает активно участвовать в показательных международных мероприятиях. Да-да, знаменитая «Большая восьмёрка», которая в 2014 году вернулась вместе с Крымом (Крым вернулся в Россию, а «восьмёрка» — в «семёрку»), это типичное показательное мероприятие. Как принято говорить, «диалоговая площадка», хотя и высшего уровня. «Большая восьмёрка» не принимала никаких решений, не вела никакой деятельности, а всего лишь разговаривала на публику, беседовала для журналистов. И причём не столько ради самой беседы, сколько ради «демонстрации стремления к объединению всего мира в стремлении… э-э-э… к миру и единству, вот». Я бы назвал «Большую восьмёрку» не столько политическим или тем более дипломатическим собранием, сколько пиар-акцией. Акцией, тем не менее, необходимой в то время для России. С одной стороны, Путин, как говорится, посылал сигнал всему цивилизованному миру: Россия не собирается ни быть отщепенкой, ни плестись в хвосте. С другой стороны, участие России в подобных международных инициативах подчёркивало её миролюбивость, способность к диалогу и готовность встраиваться в мировые процессы, то есть в глобализацию. Нужно это было? Конечно, нужно. И не только для того, чтобы бдительность усыпить. А для того, чтобы не впасть в наслаждение самоизоляции. Это ведь огромное искушение — реализовать свою геополитическую уникальность самоизоляционным образом. В самом-то деле, претензий к Западу накопилось полно. Пусть и не в полную самоизоляцию впадать, но вот демонстративно отвернуться от всех этих русофобов — это ли не соблазн? Любого он настигал из тех, кто помнит советские времена: ведь Советский Союз, несмотря на страны Варшавского договора, Вьетнам, Китай, Кубу, то и дело впадал в демонстративную самоизоляцию. Мог себе позволить, да и холодная война способствовала. Самоизоляция удобна, если ты не Северная Корея и у тебя есть чем напакостить заокеанским партнёрам, есть чего их лишить, в общем, имеется возможность сделать так, чтобы о твоей самоизоляции зарубежье сокрушалось больше тебя. Отчего же Путин действовал совершенно противоположным образом? Почему после того длительного внешнеполитического позора, который накрыл Россию почти на все девяностые, не пошёл на показательное пренебрежение теми, от кого страна терпела неприкрытое унижение?

По нескольким причинам. Во-первых, даже сегодня (или особенно сегодня) очевидно, что Путин — не изоляционист по мировоззрению. А для такого человека, как он, это очень важно, поскольку мировоззрение своё он выстраивал тщательно, рационально, и каждая позиция в нём, каждое убеждение имеют мощный фундамент. В путинском мировоззрении (по крайней мере, если исходить из открытых материалов, а не каких-то личных тайн, о которых мне, да и вам тоже ничего неведомо) не так много места отведено эмоциональным основаниям, а уход в самоизоляцию был бы эмоциональным решением — это была бы этакая геополитическая обида, то есть очевидное проявление слабости по путинским (да и не только) меркам. Во-вторых, самоизоляцию не допустили бы в тот момент ни внутренние значимые силы (ведь Путин далеко не сразу ограничил влияние олигархов на российскую политику и экономику до такой степени, чтобы не считаться с их интересами; первые три года он занимался как раз внутренней политикой), ни внешние — те самые зарубежные партнёры. Как и сегодня, они были крайне заинтересованы в сохранении доступа к российским ресурсам, начиная от ископаемых (которые благодаря Ельцину чуть ли не напрямую перекачивались из недр в западные нефте- и газопроводы — без шуток, почти бесплатно) и заканчивая населением. Никакая самоизоляция России Западу в 2000-м была не нужна, Запад бы её не допустил. Каким образом? Да уж мало ли каким. Например, таким же, каким не допустил запуск в оборот золотого динара Каддафи. В первые годы президентства Путина никаких возможностей сопротивляться западному давлению у России не было, эти возможности пришлось заново выстраивать, конструировать.