Читать книгу "Комдив. От Синявинских высот до Эльбы - Борис Владимиров"

После этого случая мы ни разу не слышали от Гагена не только грубости, но даже повышенного тона. По всей вероятности, генерал понял, что перед ним офицеры, умеющие за себя постоять.

Когда надо было докладывать о выполнении боевой задачи или о сложившейся обстановке в ходе боя, я чаще всего вызывал к телефону начальника штаба корпуса полковника Кудрявцева, всегда спокойного и тактичного, и докладывал ему. Генерал Гаген во время боевых действий несколько раз бывал в бригаде, хотя добираться до нас по болотам и под огнем противника было непросто. Мне импонировала его смелость, требовательность к себе и подчиненным и чувство огромной ответственности за порученное дело.

Помню, когда части бригады вырвались вперед других частей корпуса и, форсировав реку Тигоду на участке Липовик — Дубовик, разгромили батальон противника и перехватили единственную дорогу противника на этом участке, я доложил об этом полковнику Кудрявцеву. Через несколько минут меня вызвал к телефону Гаген и, выслушав мой доклад, спросил, почему я сразу не доложил лично ему.

— Поймите, — сказал Гаген, — мне мало только знать, что делается в полосе наступления бригады, я еще хочу слышать ваш голос.

Это было сказано с большой теплотой. Командир корпуса поблагодарил нас за службу и приказал объявить от его имени благодарность всему личному составу бригады. Он несколько раз упомянул майора Назарова, который первым с батальоном форсировал реку Тигоду.

После этого от прежней натянутости не осталось и следа. В дальнейшем наши отношения строились только на большом взаимном уважении и доверии. После моего ранения, находясь в медсанроте бригады, я получил письмо от генерала Гагена. Привожу здесь его полностью:

«Дорогой Борис Александрович!

В Вашем хозяйстве все в порядке. Назаров (командир батальона, вернувшийся после ранения в бригаду и форсировавший с батальоном реку Тигоду) на месте. В районе КП тихо, меры все приняты, закрепляются. Побили фрицев здорово, они не ожидали. В непосредственной близости от КП около 60 убитых, 3 пленных. Взято 7 раций, 6 пулеметов, 1 миномет, винтовок несколько десятков. Подбито два танка, один сгорел. Сбор оружия продолжается. По документам, действовала диверсионная банда: 1, 2, 3 роты 162 ПП, 6 и 5 роты 45 ПП, 4 рота 185 ПП и 9 артбатарея 21 АП.

Еще раз желаю здоровья и скорейшего излечения. Если что надо, без стеснения сообщите мне, я буду рад Вам помочь. Жму Вашу руку. Привет с лучшими пожеланиями Давыдову и Воронину (это командир танкбата и его начштаба, которые были ранены одновременно со мной). Уважающий Вас Гаген Н.».

В конце письма была приписка комиссара корпуса полковника А. Лопатенко:

«Добрый день, товарищ Владимиров!

Искренне сожалею о том, что Вы получили ранение. От всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления и возвращения к нам. Будем Вас ждать так же, как и товарищей Давыдова и Воронина, скорее в строй. Не стесняйтесь, напишите, чем Вам нужно помочь. Помощь окажем. Ваша бригада дерется геройски. А. Лопатенко».

На следующий день после того, как я получил это письмо, в медсанбат верхом, весь в грязи, приехал проведать меня сам Гаген. Он привез мне в подарок две бутылки трофейного французского коньяка. Я был удивлен и тронут вниманием ко мне в такое трудное, горячее время.

Бывая у нас в бригаде, генерал Гаген любил рассказывать о своем прошлом, о службе в царской армии, и его всегда с интересом слушали. В империалистическую войну H. A. Гаген в звании офицера воевал на русско-германском фронте, где был отравлен удушливыми газами. Последствия этого чувствовались и теперь: он часто тяжело и с надрывом кашлял. Пройдя всю Гражданскую войну, мирную учебу, Николай Александрович с первых дней Великой Отечественной войны принял участие в боях, командуя стрелковой дивизией, которая за успехи в боевых действиях была переименована в «гвардейскую». Затем он был назначен командиром 4-го гвардейского корпуса, в состав которого вошла бывшая его 3-я гвардейская стрелковая дивизия.

Многие из личного состава бригады были представлены к наградам за проявленное мастерство и героизм во время Любанской операции. Наградные листы по командной инстанции были направлены в штаб Волховского фронта (теперь мы входили в состав этого фронта) и вскоре возвращены оттуда с резолюцией командующего: «Армия успеха не имела, в награде отказать». Хотя в бригаде никто не думал о наградах и не ждал их, такое огульное отношение ко всем без исключения бойцам и командирам было в корне неверным. Армия действительно не выполнила полностью поставленную перед ней задачу, но многие командиры и солдаты дрались, не щадя своей жизни, и погибали геройски. Их, хотя бы посмертно, нужно было отметить наградами.

В июле и августе в бригаду прибыло пополнение и недостающее оружие. Наряду с оборонительными и дорожными работами на нашем участке усиленно велась боевая подготовка с командным составом и подразделениями.

В целях проверки хода оборонительных работ и организации учебы бригаду посещал командующий 54-й армией генерал A. B. Сухомлин, которого отличали редкостная выдержка и самообладание. Будучи, по сути, образованным, интеллигентным человеком, он никогда не позволял себе грубость в обращении с подчиненными любого ранга даже в тяжелейшие дни войны, когда нервы у всех были напряжены до предела. Меня восхищала эта черта характера командующего, и хотелось знать, каким образом он этого достиг: либо природой был наделен этим прекрасным качеством, либо еще в молодости прошел хорошую школу. Трудности жизни, казалось, никак не отражались на нем: всегда аккуратный, подтянутый, стройный — прекрасный пример для подражания.

Но были, увы, и другие командиры, которые под воздействием фронтовой обстановки быстро теряли то, что приобреталось долгими годами мирных довоенных лет. Очень заразительна была нецензурная брань. Ругались везде и всегда, а чаще всего просто так, для «украшения речи». Но от генерала Сухомлина никто и никогда не слышал ничего подобного. На совещаниях начальствующего состава он требовал, возмущался, просил выкинуть из своих лексиконов матерщину. Все с ним соглашались, но за дверью землянки все возвращалось на круги своя.

Синявинские бои

Лето 1942 года — зима и весна 1943 года

Во второй половине августа в воздухе запахло грозой. По отдельным моментам можно было судить, что где-то на нашем Волховском фронте идет подготовка к новым сражениям. Первой ласточкой был приказ штаба 4-го гвардейского стрелкового корпуса об отправке в распоряжение начарткорпуса артдивизиона бригады в район пункта Сирокасска. 24 августа бригада срочно начала получать недостающее оружие: около 1000 автоматов, более полусотни противотанковых ружей (ПТР), около 40 единиц 82-мм и 120-мм минометов и более десятка станковых пулеметов. Едва успели мы очистить поступившее к нам оружие от заводской смазки, как сразу же получили задачу: «Бригаде сосредоточиться в тыловой район 8-й армии — Красный Октябрь, Овдакало, Подрыло».

258-я бригада выступила с наступлением темноты и в 5 часов утра 29 августа уже была в указанном районе.