Читать книгу "Охотники за нацистами - Эндрю Нагорски"

Когда судья зачитывал вердикт, Ференц был поражен до глубины души. «Масманно оказался куда более серьезен, чем я ожидал. Всякий раз, когда он произносил: “Смерть через повешение”, – по голове словно молотом давали». Судья огласил тринадцать смертных приговоров, остальных подсудимых приговорил к тюремному заключению: от десяти лет до пожизненного срока.

Ференц наконец понял, почему Масманно настаивал на «правиле пингвина». Он хотел «дать обвиняемым все возможные шансы оправдаться. Хотел удостовериться, что его не введут в заблуждение и что суд вынесет в итоге справедливый приговор». Когда все произошло, «я внезапно почувствовал к судье Масманно глубочайшее уважение и даже любовь»,[136] – заключил Ференц.

Позднее, как это случилось и с приговорами по Дахау, дела обвиняемых пересмотрели и в некоторых случаях смягчили наказание. Оглядываясь назад, девяностотрехлетний Ференц подытожил: «Три тысячи членов айнзацгрупп ежедневно расстреливали евреев и цыган. Мне удалось подготовить обвинение для двадцати двух, тринадцать из которых приговорили к смерти, и лишь четыре приговора привели в исполнение. Остальные уже через несколько лет вышли на свободу». И он угрюмо добавил: «Оставшиеся три тысячи преступников никто так и не призвал к ответу. Хотя они каждый день убивали людей».[137]

Ференц был горд своими успехами, но также и разочарован некоторыми нюрнбергскими впечатлениями – особенно отношением к происходящему обвиняемых и их пособников. Он нарочно избегал с ними встреч за пределами зала суда, кроме одного-единственного раза. Ференц уже после приговора обменялся с Олендорфом несколькими фразами. «Евреи в Америке за это ответят», – сказал тот. Он был одним из тех четверых, которых все-таки повесили. «И умер он, будучи уверенным в собственной правоте», – добавил Ференц.

Некоторые немцы выражались довольно резко в адрес победителей, а вот раскаяние было исключительно редким явлением. «За все это время ни один немец не подошел ко мне и не извинился за свою нацию, – сокрушался Ференц. – И это разочаровывало меня больше всего: никто, включая массовых убийц, не выразил ни малейшего сожаления. Таков уж их менталитет». «Где же справедливость? – продолжал он. – Ведь это было бы символом, отправной точкой. Это можно было сделать».

* * *

Капрал Гарольд Берсон, двадцатичетырехлетний сапер, освещавший для прессы Международный военный трибунал в Нюрнберге против высших нацистских руководителей, возмущался тем, как все встреченные им немцы утверждали, что никогда не поддерживали Гитлера и ничего не знали о преступлениях его режима. «Никто знать не знал ни одного нациста и не слыхал о существовании концлагерей»,[138] – язвительно говорил он.

Или, выражаясь словами Ричарда Зонненфельда, еврея немецкого происхождения, который бежал с родины, служил в армии США и позднее работал переводчиком в Нюрнберге, «даже удивительно, как много нацистов в послевоенной Германии исчезло вместе с евреями!».[139]

Немцы прикладывали столько усилий, чтобы оправдаться в глазах победителей, что драматург и сценарист Эбби Манн высмеял их в пьесе «Нюрнбергский процесс». «В Германии нет нацистов, – говорит там вымышленный прокурор судье перед началом заседания. – Разве вы не знали, ваша честь? Это эскимосы вторглись в Германию и натворили дел. Виноваты не немцы, а чертовы эскимосы!»[140]

Берсон был убежден, что именно для того и нужен Нюрнбергский процесс – чтобы показать немецкому народу результаты деятельности Третьего рейха во всех ужасных подробностях: «Мы должны запечатлеть все так, чтобы они никогда этого не забыли». Основные игроки в суде видели задачу еще шире. Во вступительном слове на Международном военном трибунале сэр Хартли Шоукросс, главный обвинитель от Великобритании, пообещал, что разбирательство «станет краеугольным камнем современности, авторитетной и беспристрастной летописью, к которой будущие историки могут обращаться в поисках правды, а будущие политики – за предупреждениями».[141]

Ежедневные сводки Берсона невольно выражали его трепет перед столь эпохальным событием. «Зрители в зале суда сознают, что участвуют в формировании новой истории», – писал он. Судьи от четырех стран-победительниц – Великобритании, США, Франции и Советского Союза – «впервые в мире пытаются установить принципы международного права, общепринятые для всех государств».[142]

Берсон, как и его коллеги, часто слышал глухое ворчание, что в судебных разбирательствах нет никакой необходимости, быстрее и проще было бы казнить нацистов втихую. Поэтому в своих публикациях он постоянно ссылался на слова судьи Верховного суда США Роберта Х. Джексона, главного обвинителя на этом непростом процессе: «Нельзя забывать, что по протоколам судебного процесса, которым мы судим этих людей сегодня, история будет завтра судить нас самих». Или, выражаясь словами Берсона: «Мы не желаем следовать путем нацистов, убивая людей без суда и следствия… Наша судебная система – не суд Линча… Мы назначим им наказание, исходя из имеющихся доказательств».

Спустя почти семь десятилетий Берсон – ставший совладельцем одного из крупнейших пиар-агентств мира «Берсон-Марстеллер» – признал: «Мои тогдашние материалы, возможно, не были лишены наивности, которая сегодня мне уже не присуща». Вызвана эта наивность была его уверенностью в том, что недавно созданная Организация Объединенных Наций предотвратит подобные преступления в будущем. Впрочем, Берсон и сегодня верит, что Джексон был искренен в своем стремлении «провести наиболее справедливое разбирательство, какое только победитель может дать побежденному», – а заодно выработать новые принципы международного права.

Более маститые журналисты, среди которых были такие звезды, как Уильям Ширер,[143] Уолтер Липпман и Джон Дос Пассос, поначалу испытывали заметный скепсис: «Все это только шоу, надолго оно не затянется, и все равно их всех скоро повесят». А в США драма, разворачивающаяся в зале суда, не только вызывала недоверие, но и разжигала оппозиционные настроения противостоящих политических сил.