Читать книгу "Тихий океан… лишь называется тихим - Александр Дёмышев"

Небо заволакивают долгожданные облака, жара спадает. Солнце тихо катится к ближайшей сопке. Оттуда, сверху видно, как несётся обратно в районный посёлок маленький ГАЗ-69 защитного цвета, вздымает за собой клубы пыли, тряся на кочках брезентовым верхом. А наперерез ему движется из леспромхоза, прячась за выступом сопки, гружёный доверху стволами деревьев КрАЗ-лесовоз и в умат пьяный мужичок, подмигивая обворожительной красавице Мэрилин, давит на педаль.

Игнатьич крутит баранку, горланя:

– Эх, раз, ещё раз, ещё много-много… ещё много-много-много…

Варвара Петровна, медленно переваривая трудный разговор, входит на кухню. Её рассеянный взгляд постепенно фокусируется на блестящем предмете. Трофейный штык-нож. Она машинально трогает лезвие и, положив на стол массивный наждачный камень, принимается ловко точить холодное оружие одной рукой. Кажется, это занятие необходимо ей, чтобы хоть как-то сосредоточиться.

Через пару минут Варвара Петровна направляется в дальнюю комнату. Острый штык-нож крепко зажат в руке. Она останавливается на пороге, чтобы собраться. Выдохнув, толкает дощатую синюю дверь. В маленькой комнатке царит полумрак. Занавески на плотно закрытом окне наглухо задёрнуты. Душно. Полупустой стакан на прикрытой газетой тумбочке, россыпь разномастных таблеток, окурки в консервной банке. В углу стол с нехитрой снедью и ползающими мухами. На кровати, под полушерстяным одеялом – старый больной, заросший многодневной щетиной человек. Его пустые глаза, смотревшие сквозь потолок, медленно опускаются на Варвару Петровну. Он шепчет:

– Ну, чего она приходила? Всё никак не успокоится; думает, я нарочно отца её укокошил.

Не ответив, Варвара Петровна, входит в тёмную комнатку. Спёртый запах словно принимает её в объятья.

– Что молчишь? Она испортила тебе настроение? – шипит старик. – Как же так меня скрутило? Вчера ещё был здоров. Ладно, немного поваляюсь и пойду на поправку. Выкарабкаюсь.

Он заходится приступом кашля. Кашель такой сильный, что, кажется – приступ доконает его. После, размякший, лежит без движения, глаза закрыты. Он не смог прокашляться и лежит, хрипя, собирая последние силы.

– Не выкарабкаешься, – еле слышно шепчет она.

Варвара Петровна на ходу перехватывает штык-нож, теперь она удерживает его лезвием вниз, прижав к ладони рукоятку лишь двумя пальцами – мизинцем и безымянным, при этом остальными пальцами ловко отдёргивает занавеску и распахивает окно. Она провожает взглядом Фросин ГАЗик, скрывшийся вдали за выступом сопки. Старик чувствует свежий воздух, ворвавшийся в комнату. Он не открывает глаз, но губы чуть шевелятся, выдавливая подобие улыбки.

– Не выкарабкаешься, – повторяет она.

– Не расслышал… Громче, – хрипит он.

Варвара Петровна проходит к столу. С улицы, через окно, долетает издали глухой, чуть слышный звук – удар, словно хлопок. Но женщине не до пустяков, она погружена в себя. Стоя спиной ко кровати со стариком, вновь перехватывает штык-нож и принимается ловко орудовать им: режет ровными дольками огурец и помидор. Лезвие острое, как бритва, поэтому овощи кромсать легко, придерживать не требуется.

– Не выкарабкаешься, Гиль… если не будешь есть.

– Нет аппетита, но с твоих рук… э-э-э… твоей руки…

А хозяйка всё режет. Теперь под её ножом на ровные доли делится хлеб. Но вдруг нервы не выдерживают, и по куску свиного сала она просто колотит. Её рука, увенчанная острым клинком, резко ходит вверх-вниз. Старик на кровати с ужасом наблюдает, как его жена с остервенением рубит сало с красными мясными прожилками. Мелкие кусочки разлетаются по комнате. Она со всего маху вонзает штык-нож в стол. Её плечи трясутся. Она горько, беззвучно плачет, слёзы текут по щекам. Старик за спиной шепчет:

– Ну, ладно, хватит, успокойся, всё позади… Ты всегда будешь моей, только моей. Никому не достанешься. Не отдам тебя…

Лицо Варвары Петровны искажает гримаса отвращения: кажется, она успокоилась и утвердилась в решении, пальцы вновь тянутся к рукоятке…

Синий трактор «Беларусь» тарахтит, выпуская сизые вонючие клубочки из трубы. Трактор пятится задом к страшному грязному храму с дырявой ржавой маковкой без креста. Чумазый тракторист, дымя беломориной, загоняет пачканную порожнюю телегу через пробитые в стене ворота прямо в алтарь, где свалены мешки с аммиачной селитрой и калийной солью. Две облезлые собачушки, оторвавшись от исследования помойки, тревожно подняв грязные мордочки, провожают взглядами громко каркающую стаю ворон. Описав круг над помойкой, серые птицы уносятся в сторону ближайшей сопки. Долетев до неё, вновь кружат, опускаются.

Пронзительные крики ворон заставляют вусмерть пьяного мужичка разлепить зенки. Игнатьич помнит как, основательно «поправив здоровьице», выехал на гружёном КрАЗе из леспромхоза. Как рулил по колдобинам, распевая «эх раз, ещё раз…» Но что случилось далее? Почему КрАЗ заглох, а кабина лесовоза так неестественно задрана длинным капотом в небеса? Этого Игнатьич вспомнить не может. Шофёр долго и тупо смотрит на кружащих перед ним серых птиц, карканье скребёт душу. Затем переводит мутный взгляд на солнцезащитный козырёк. С чёрно-белой картинки жеманно улыбается красавица Мэрилин…

В берестяной шкатулке на полке серванта покоится серая верёвочка. Когда-то очень давно на ней висел крестик, но последние тридцать с лишним лет на ней лишь узелки. Их много, этих узелков… Но сколько верёвочке ни виться…

Трофейный штык-нож опять испачкан. Варвара Петровна плачет в тишине. Ей и больно, и приятно.

Полярный, апрель – июнь 2015 г.

ВЫБРАТЬСЯ ИЗ РОССИИ

Мерный грохот железных колёс. Где-то вдали окрики на русском. Вагоны, вагоны, вагоны… В них тысячи пленных немецких солдат. Бывших солдат. Голодные, грязные, заросшие; старые и молодые, больные и здоровые, пока ещё живые. И он – один из них; молоденький ефрейтор, перемещаемый от самого Сталинграда по бескрайним просторам непокорённой страны, увозимый куда-то вглубь дремучих лесов…

Страх ледяным комом засел в сердце: «Возможно ли выбраться из России?» Чувствуя пробуждение, немец ёжится под жиденьким одеяльцем. Не желая открывать глаза, вслушивается. Русская речь доносится словно издалека:

– Какие ж они фашисты?!

– Да я своими ушами по телевизору слышал!

– Ты ещё больше телевизор ушами смотри, тебе там на них лапши-то навешают! Не фашисты, а самые настоящие патриоты; и Руцкой, и Хасбулатов. Это Боря твой – фашист, или даже хуже. Горби СССР развалил, а этот Россию на запчасти распродаст.

– Приватизирует.

– Пропьёт! О, глянь, наш интурист зашевелился. Гутен морген, герр… герр… тьфу! Короче, вставать пора, приедем скоро.

Фридрих Нойбауэр нехотя открыл глаза. Серое купе и вчерашние знакомые, двое русских. Один постарше – усатый, худой; другой помоложе – в очках, с круглым животиком. Имелся и третий попутчик, но Фридрих его не считал. Завалившись в купе прошлым вечером, когда поезд уже тронулся, молоденький пьяный солдат в мятой, по-дембельски разукрашенной форме представился заплетающимся языком: «Саня». Выставив на столик бутылку «Столичной», с трудом забрался на верхнюю полку и отрубился. Он и сейчас сопел, как вчера.