Читать книгу "Волчья кровь - Татьяна Корсакова"

– Как ты посмел?! – проревел он, темнея лицом. – Как ты мог поселить эту тварь в шахматной комнате?!

Поведение суженого было настолько странным, что Яся даже не стала обижаться на «тварь», лишь благоразумно выскользнула из-за стола, бочком попятившись к двери. Попадать под горячую руку этого ненормального ей совсем не хотелось.

– Ярослава, ты свободна, – не обращая никакого внимания на беснующегося внука, произнес благодетель. – Тебя проводит Вениамин.

Не дожидаясь, чем закончится это противостояние титанов, Яся шмыгнула из комнаты, прижалась щекой к двери, прислушалась, но, увы, разобраться в том, что происходит между дедом и внуком, ей не дали.

– Ярослава, следуйте за мной. – Голос Вениамина был невозмутим, но взгляд… Во взгляде секретаря читалось что-то такое, не классифицируемое, но болезненно острое. Будь у Яси хоть пара секунд времени, она бы поняла, что именно, но Вениамин вежливо, но настойчиво подхватил ее под локоток и увлек прочь из комнаты.

* * *

Она была ужасна! С подбитым глазом и распухшим носом, с дебильновато-наглым выражением лица, с этим своим «высоким штилем». Мало того, она чесалась! Скребла свое тщедушное тельце со смущенной ухмылкой, ерзала в кресле, как уж на сковородке. Гадина! Смесь помойной кошки и ехидны, такая же хитрая и наглая. Облить его шампанским… Оккупировать шахматную комнату… Да будь его воля… Но нельзя. Как бы руки ни чесались. Нельзя забывать, что все это специально. Дед его провоцирует. И ехидна эта тоже. И ведь даже не понять, у кого получается лучше: у деда больше опыта, а у ехидны… У нее несомненный талант, этакое природное антиобаяние вкупе со строгими инструкциями доводить его, Вадима, до белого каления при каждом удобном случае. Ну ничего, он им еще покажет – обоим. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

После встречи с ехидной и разговора с дедом с глазу на глаз хмель выветрился из головы, но мысли продолжали путаться, метаться, точно пойманные в силки птицы. Как бы он ни хорохорился, что бы там себе ни думал, а последнее слово осталось за дедом. Оно всегда за ним оставалось: и во времена Вадимова детства, и во времена детства Вадимова отца. Самой сильной в их семье оказалась мама, только она посмела бросить вызов. Но надолго ее не хватило, дед ломал и не таких. Маму тоже сломал, и даже сейчас смел лгать, что сделал это для ее же блага, для блага семьи.

Грязная история. Грязная и некрасивая. Невестка самого Закревского – буйнопомешанная! Это потом буйнопомешанная, а сначала неподходящая. Девица из захолустья, выскочка, волчья кровь. Да еще и не от мира сего! День-деньской проводит за шахматами, думает не пойми о чем. Ни запугать ее, ни подкупить. И плевать, что перспективная, что взяла какие-то там призы на каких-то шахматных состязаниях, что возьмет еще больше, если ей не мешать. Не такую жену дед хотел единственному сыну, но тот впервые в жизни настоял на своем. Мало того, он еще и посмел надеть на палец этой проходимке родовое кольцо с грифоном. Удивительное дело, дед отнять перстень не посмел и даже вроде бы смирился, но выдвинул требование (как же, дед да без требований?!): невестка должна бросить шахматы, у нее теперь иная задача, она часть семьи, и нечего компрометировать род Закревских всякой ерундой. Наверное, мама очень любила отца, если отказалась от главного, едва ли не от смысла своей жизни. Наверное, в тот самый день мама и сломалась.

Ее болезнь началась незаметно, слишком незаметно. Сначала милые причуды, потом очевидные странности. Ситуация усугубилась с рождением Вадима.

Шизофрения… Не диагноз, а приговор. Отец не поверил, не захотел. Лучшие специалисты, лучшие клиники, лучшие препараты – все тщетно. Недолгие ремиссии оканчивались срывами, с каждым разом более страшными. Единственной связующей ниточкой между двумя мирами, реальным и выдуманным, для мамы были шахматы. Только за шахматной доской она становилась вменяемой. Относительно вменяемой, как говорил дед. А потом в прессу просочились слухи о душевном нездоровье невестки самого Закревского, и дед запер маму в шахматной комнате навсегда. Вадим не знал, сколько ему пришлось заплатить, чтобы журналисты и сплетники заткнулись, помнил только, как в одночасье мама словно перестала существовать, о ней забыли, ее имя не упоминалось даже прислугой.

Развод состоялся в тот же день, когда мама оказалась пленницей шахматной комнаты. Так решил дед, а отец не стал спорить, подписал все необходимые документы и, похоже, сразу выбросил из памяти тот факт, что у него когда-то была жена. Вадим оказался единственным, кто помнил, единственным гостем, отваживающимся переступать порог черно-белой маминой тюрьмы.

Сначала мама его узнавала, не часто, но все же. За партией в шахматы она называла его сыночком, и лицо ее озарялось почти нормальной улыбкой. Ради этих редких минут просветления Вадим научился играть в шахматы, хорошо играть, почти профессионально. А потом шахматы перестали помогать, ниточка оборвалась. Вадим уговаривал деда отвезти маму в клинику, сделать хоть что-нибудь, но дед оставался неумолим. «Душевная болезнь – это страшное пятно на репутации семьи. Вадим, подумай о своем будущем. Ты хочешь, чтобы весь мир узнал, какая у тебя наследственность?» Ему было плевать на мир и на наследственность. Вадим решил: если деду и отцу все равно, он вернет маме здоровье сам. Наука не стоит на месте, наверняка есть передовые технологии и врачи-новаторы. Он нашел такого врача и даже договорился о консультации, но…

Мама умерла. Ушла из жизни, перерезав вены осколком карманного зеркальца, которое забыла в шахматной комнате сиделка. Мама воспользовалась им как ключиком, открывающим дверь в иной, более счастливый мир. Дед назвал это трагической случайностью, роковым стечением обстоятельств, уволил сиделку, организовал тихие похороны в городе, не имеющем к маминому прошлому никакого отношения, а сыну с внуком посоветовал смириться и забыть.

Вадим до сих пор не знал, смирился ли отец. Можно ли назвать смирением его неожиданное решение уйти в монастырь? Или это не смирение вовсе, а единственный способ протеста? Отец принял постриг, и даже дед не сумел ему помешать. Единственное, что он смог сделать, – это, в который уже раз, замять назревающий скандал, не допустить утечки порочащей семью информации. Отца забыли точно так же, как маму. Официальная версия выглядела красиво и благопристойно: сын Закревского осел за границей, продолжает семейный бизнес и не желает контактировать с журналистами. В неполных двадцать лет Вадим остался последним в роду, дедовой надеждой и опорой. Это дед так думал, а Вадим искал способ отомстить…

Марина была идеальным вариантом: славная и откровенно провинциальная. Вадим познакомился с ней на улице, наметанным взглядом выхватил из толпы девичье личико, в меру симпатичное, в меру простодушное. На то, чтобы вскружить ей голову, не понадобилось ни сил, ни особых финансовых вливаний. Ровно через две недели после знакомства Марина ответила согласием на его предложение руки и сердца и только после церемонии бракосочетания узнала, чьей женой стала.

В тот день у деда едва не случился сердечный приступ. Единственный наследник, надежда и опора, посмел опозорить честь рода, жениться на какой-то деревенской идиотке. Дед бросил эти обидные слова прямо Марине в лицо, сначала слова, а потом пачку долларовых банкнот с требованием навсегда убраться из жизни его внука. Вадим на всю жизнь запомнил тихое шуршание планирующих под ноги купюр, дрожащие от обиды Маринины губы и застывшие на кончиках длинных ресниц слезы. Он так и не понял, что им двигало в тот момент: злость на деда или чувство вины перед женой. Он просто взял за руку плачущую Марину и навсегда ушел из дедовой жизни.