Читать книгу "Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин"

Акыны, у которых было много работы, ходили в главных авторитетах. Ну а те, у кого запаса пыли хватало на десять-пятнадцать минут, мыкались на правах мужиков. Позорнее всего было остаться без дела. Случалось, что возле какого-нибудь коллективного сборника собьется до чертовой дюжины авторов и каждый дует до звона в ушах, такие вихри враждебные веют над многострадальной книгой, что даже страницы из нее вылетают, а это уже могут истолковать как идеологическую диверсию, и начинаются извечные споры – кто виноват и что делать – вклеивать выпавшие страницы или прятать в мусорное ведро, пока начальство не заметило. Устранят следы преступления и снова начинают дуть, но уже осторожнее. Тяжела жизнь мужика в любой среде, и вымер бы он, бедолага, если бы не природная смекалистость. Если не хочешь быть выдворен из приличного общества – ищи приработок. И находили. Да как его не найдешь, если он перед глазами. У самых крутых авторитетов книг на заданную тематику не четыре и не четырнадцать, с переизданиями да с переводами у некоторых за сотню перевалило. Помните, как Маяковский декларировал: «Все сто томов моих партийных книжек». Для кого-то подобное заявление будет гиперболой или другой поэтической вольностью, а для кого-то реальной бухгалтерской цифирью. Так вот, попробуй-ка обдуй сто этих книжек – чахотку заработаешь, и губы от перенапряжения в высоконапорный шланг превратятся. Без помощи мужика никак не обойтись. Но авторитет потому и в законе, тем и отличается от простого смертного, что характер держать умеет и актерскими талантами не обделен. Помощи у кого попало просить не станет, а разыграет сцену так, что мужик сам на карачках к нему приползет и станет вымаливать разрешение помочь сдувать пылинки, да еще и поцапается с подобным себе за это право, а когда разрешение получит, одурев от счастья, выпачкает благодетеля соплями благодарности и начнет покрикивать на тех, с кем десять минут назад ползал возле ног авторитета.

Заканчивался библиотечный ритуал сдуванием пыли с собрания сочинений самого вождя. Открытие этого действа поручалось победителю соцсоревнования, то есть тому, кто за истекший год сумел напечатать наибольшее количество трудов о житие самого человечного человека. Имя победителя определялось на заседании авторитетной комиссии. Случалось, суток не хватало для выявления обладателя почетного права. Считали и пересчитывали по двадцать раз. Да и саму систему подсчета разрабатывали не один год. Сначала брали список публикаций – у кого длиннее, тот и первый, но романисты настояли, чтобы учет велся по количеству страниц. И тогда взбунтовались новеллисты, доказывая, что слово в рассказе значительно весомее, потеешь над ним гораздо обильнее. Романистов убедить не смогли, зато раздразнили рифмоплетов. Раскудахтались, как на птичьем базаре: тоже, мол, довод нашли, вы потом пишите, а мы – кровью, и начали спорить, что дороже – капля крови или ведро пота. Продолжался этот английский парламент несколько лет, но нервы портили не зря. Выработали-таки систему коэффициентов. Разделили, умножили, прибавили, отняли, возвели в степень, и этому возведенному доверялось право подуть на первый том великого собрания сочинений.

Один год расстарались, подсчитали для каждого участника индивидуальный балл и в соответствии с ним составили очередь. Расстарались и зареклись. Мало того что группу лидеров постоянно приходилось мирить и успокаивать, после распечатки полного списка и в хвосте буря поднялась, два пожилых поэта, занимающие третье и четвертое места от конца, доссорились до оскорблений действием. Ситуация, напоминающая футбольные чемпионаты в конце сезона, когда борьба за выживание в лиге острее, чем борьба за медали. От составления полного списка пришлось отказаться – здоровый климат в коллективе дороже мелких амбиций. Да и сдувание пыли с первоисточников – процедура скорее нужная, чем желанная. Вслух об этом не говорилось, но все понимали, какая пыль сдувается для души, а какая – для властей и прессы.

Завершался субботник групповым портретом. Участники выходили во двор библиотеки, куда заранее было доставлено длинное бревно. Реквизит взваливался на плечи, и фотохудожник делал исторический кадр. При этом одного из мужиков обряжали в партийную кепку и заставляли повернуть голову так, чтобы личность было определить трудно. После двух-трех штрихов опытного ретушера на снимке появлялся человек невысокого роста, которого можно принять за вождя, но в случае необходимости доказать, что сфотографирован обыкновенный рабочий в кепке, носить которые в нашей стране никому не запрещается. Это на случай, если снимком заинтересуется не собрат по перу или попутчица в южном экспрессе, а представитель компетентных органов.

Фотографию сделать нетрудно. Физики, химики и прочие мастера и умельцы технического прогресса на то и существуют, чтобы облегчать жизнь серьезным людям. С допотопным бревном намного сложнее: найди его, погрузи, привези, потом отвези, чтобы читатели не задавали праздных вопросов, споткнувшись о него. И плюс ко всему с каждым годом оно становилось все длиннее и длиннее. Плотно сомкнутые ряды, принимающие в штыки любого новобранца, вопреки всякой логике постоянно пополнялись. Приходили все новые и новые авторы воспоминаний о незабвенных встречах и, естественно, профессиональные сочинители, куда же от них денешься. Захотелось антисоветскому поэту Пете Вегину прошвырнуться в Италию, взял поэму Вознесенского «Лонжюмо» и по мотивам своего кумира создал «Лето Ленина». Попробуй, откажи ему после этого в заслуженном праве. Отказывали только тем, у кого не было влиятельных покровителей. Веничка Ерофеев, умирая с похмелья, принес к ним свою лениниану, куда там – на порог не пустили, заявили, что труды, изданные не на советских языках, рассматриваются в другом коллективе, а он даже на место под бревном не претендовал, ему лишь бы пожар потушить. Могли бы проявить милосердие, но не проявили. Правда, нашлась добрая библиотекарша и вынесла мученику бутылку хереса под подолом.

И тем не менее количество участников катастрофически росло. В коллективе нарастала нервозность, усилились сепаратистские настроения. Руководство лихорадочно искало выход из тупиковой ситуации и не находило. Спас, как всегда, мужик. Бывший работник завода резино-технических изделий, пользуясь старыми связями и уважением коллектива, взрастившего его из обыкновенных инженеров в инженера человеческих душ, изготовил надувное бревно. Заводчане постарались, закомуфлировали его под ствол вековой лиственницы, которая, как известно, не подвержена гниению и может смело претендовать на символ вечности. Подделка была выполнена лучшими мастерами. Руководитель субботника долго отказывался верить, что бревно резиновое, пока не отважился пнуть его, сначала робко, потом сильнее, а войдя в раж, врезал с разбега. После него получили дозволение попинать бревно и члены бюро. В общем, порадовал бывший инженер старших товарищей по литературному цеху. Избавил от непроходящей головной боли, от унизительных переговоров с работягами, привозящими и увозящими бревно, да и фотографироваться с ним намного легче, люди все в возрасте, ослабшие от сидячей жизни. В благодарность за великое изобретение поэта, который к сорока годам еле выпустил две тонюсенькие книжицы, сразу же издали массовым тиражом в твердом переплете и на внеочередном собрании выбрали в секретариат.

Четыре года бревно для субботника привозили в багажнике обыкновенной «Волги» и не могли нарадоваться. Но счастье долгим не бывает. Когда подделку в очередной раз взвалили на плечи, она неожиданно обмякла. Трагедия усугубилась тем, что фотограф щелкнул именно в тот момент, когда бревно, с характерным звуком испустив воздух, стало превращаться в кишку и концы его безвольно обвисли.