Читать книгу "Ф - Даниэль Кельман"

Обстановка весьма изящная: льняные салфетки на столах, люстры в форме стеклянных капель, официанты в черных рубашках и, слава Всевышнему, кондиционер. Эрик направляется к маленькому столику, зажатому среди других таких же; за ними вдоль стены тянется кожаная скамья. Не самый лучший выбор, но как ему это объяснить? Официант уже отодвигает столик, Эрик отступает, и мне ничего не остается, кроме как сесть на скамью, втиснувшись между двумя мужчинами в костюмах. Те неодобрительно смотрят на меня; презрение к моему плотскому изобилию слегка смягчается уважением к моему духовному сану. Работник ресторана придвигает столик на место, Эрик, усаживаясь напротив меня, бросает: «Как обычно». Официант поспешно удаляется; возразить я не успеваю. Да как он может выбирать за меня?

Эрик снова смотрит на дисплей, что-то пишет, откладывает телефон и устремляет взгляд на стену поверх моей головы. Потом снова берется за аппарат.

– Как дела в экономической отрасли? – спрашиваю я.

– В смысле? – стуча пальцем, он даже не поднимает глаз.

– Как дела в экономической отрасли? – повторяю я. – Можешь дать какой-нибудь прогноз?

– Прогноз? – он продолжает стучать. – Нет.

Как обычно, со всех сторон на меня украдкой поглядывают. Я к этому привык. Если бы я встретился им во главе процессии, то они бы ничего такого не подумали; увидели бы на экране, как я рассуждаю о вопросах нравственности, тоже не сочли бы это необычным. Но вот то, что я просто так сижу в ресторане, передо мной стоит стакан воды, и я беседую с бизнесменом, уставившимся в свой сотовый, – это в их глазах выглядит странно. Многим из них придает уверенности один тот факт, что такие, как я, еще существуют – что мы по-прежнему ходим по земле, служим службы, молимся и делаем вид, будто у человека есть душа, а в мире – надежда. Даже во мне рождаются такие же чувства, когда я вижу незнакомых священнослужителей. К сожалению, на мое отражение в зеркале это не распространяется.

Официант возвращается с едой. Порции еще меньше, чем я опасался. Крошечная кучка облепленных макаронами раковин посреди пустой тарелки.

Брат откладывает сотовый.

– Если ты посылаешь кому-то сообщение, он тебе отвечает, ты отвечаешь ему и просишь ответить поскорее, а ответа все нет и нет, то ты будешь исходить из того, что твое сообщение не дошло – или из того, что она просто не хочет тебе отвечать?

– Так он или она?

– Что?

– Ты сначала сказал «он», а потом «она».

– И что?

– Ничего.

– Какое это имеет отношение к моему вопросу?

– Никакого, но…

– Что ты хочешь у меня вызнать?

– Да ничего!

– Не имеет никакого значения, о чем было сообщение. Это не важно.

– Об этом я вообще не спрашивал.

– Возможно, это отпечаток твоей профессии. Может, поэтому ты такой любопытный.

– Но я вовсе не любопытствую!

Он глядит на свой телефон, снова что-то печатает и перестает обращать на меня внимание. Я этому только рад, поскольку поданное блюдо оказалось столь сложным в обращении, что требует полной сосредоточенности. Нет ни крупицы здравого смысла в том, что нельзя резать макароны. Но это заповедь, по силе сравнимая с религиозными. Разрезать макаронину было бы ошибкой неописуемого масштаба. А почему – никто не знает. А что же моллюски? Приходится вскрывать каждую отдельную раковину, чтобы выудить микроскопический, абсолютно безвкусный кусочек мяса. Пальцами получается плохо, вилкой – еще хуже.

– Вы еще практикуете экзорцизм?

– Практикуем ли мы…

– Изгнание дьявола. Вы этим все еще занимаетесь? Хватает вам людей?

– Понятия не имею. Но, наверное, да.

Он кивает так, словно мой ответ подтвердил какое-то его предположение.

К своей порции он еще не притронулся. Я вскрываю последнюю раковину, соус стекает по рукаву. Перехожу к пасте, но не так-то это просто, когда тарелка усыпана раскрытыми раковинами. Пальцы пахнут рыбой. Мой сосед по скамье, отчаянно жестикулируя, то и дело пихает меня локтем в бок. Напротив него сидит мужчина в очках и с лысиной; они беседуют о рейтинге платежеспособности какого-то пенсионного фонда.

– Что там говорит классическое учение? – спрашивает он. – Нужно ли впускать дьявола, если он пришел? Нужно ли ему специальное приглашение или он просто может подчинить себе, кого пожелает?

– Зачем тебе это знать?

– Книга, просто книга. Прочел я тут одну книгу. Довольно странную. Ну, не важно. – Он берет свой стакан, рассматривает его, делает небольшой глоток и отставляет.

– Итак, что ты хотел со мной обсудить?

Нахмурившись, он опять глядит на телефон. Я жду. Он ничего не говорит.

Постепенно меня это начинает напрягать. Я достаю свой сотовый, набираю: «Как дела? Позвони, как будет время! Мартин» и отправляю сообщение Эрику.

Он только-только отложил телефон. Тот вибрирует, брат хватает его, смотрит на экран, поднимает бровь. Я жду, но он не произносит ни слова. Не улыбается. Откладывает телефон в сторону, трет виски, опять берет его, снова откладывает, говорит:

– Какая жара!

Признаю, шутка не самая смешная, но легкая улыбка все-таки была бы уместна. Почему ему так трудно дается вежливость?

– Как поживает Лаура? – спрашиваю я. Его жену я почти не знаю его. Актриса, как и следовало ожидать. Очень красивая. Как и следовало ожидать. – И Мари?

– В школе все в порядке. Иногда она меня беспокоит.

– Чем же?

– Иногда она меня беспокоит. Но в школе все в порядке.

– Как твоя мать?

– У нее теперь эта телепередача. Звонят люди, рассказывают, что у них болит, она им что-то отвечает.

– Мне казалось, она офтальмолог.

– Был конкурс, участвовало около трехсот врачей, она победила, Рейтинг неплохой. А твоя?

– Слава Богу, здорова. На пенсии ей нравится, читает книги, которые давно мечтала прочесть.

– Ты по-прежнему живешь с ней?

По его лицу видно, о чем он сейчас думает. Но почему я должен это скрывать? Часы, проведенные мной у мамы, полны умиротворения и света, это лучшие минуты дня. Мы угощаемся пирогом, сидим друг напротив друга, почти не разговариваем, ждем, когда наступит вечер. Что в этом дурного?

– Живу я в доме причта. Но часто бываю у нее.

– Каждый день?

– Ты будешь есть свои макароны?

Он взглянул на нетронутую тарелку так, словно раньше ее не видел. Но прежде чем он ответил, к нему сзади подошел какой-то мужчина, осклабился и хлопнул его по плечу:

– Фридлянд!

– Ремлинг! – Эрик вскакивает и делает вид, будто собирается врезать ему по животу, тот хватает его за предплечье и держит; оба изображают улыбку.