Читать книгу "Жизнь в стеклянном доме - Людмила Феррис"

Еще на подъезде к хлебозаводу журналист и оператор обсудили, что и как будут снимать, хотя могли этого не делать. Петрова и Штерн вообще могли просто обменяться взглядами, и каждый бы сразу понял, что от него хочет партнер. Телевидение — труд артельный, здесь люди — как сообщающиеся сосуды, один без другого работать не сможет, да и результат работы общий, один на всех.

— Меня в кадр бери. Материал будет с места событий, — бросила она, разматывая шнур микрофона.

— Понято, понято, — отозвался Штерн.

— Интервью по ходу.

История хлебозавода для всей большой России интереса не представляла, но маленький Угорск, всю жизнь гордившийся, что сам себе печет хлеб, очень бережно относился к местной пекарне. Заводик был небольшой, но с достойным ассортиментом хлеба. Венцом творения хлебозавода считались баранки — ванильные, лимонные, славянские, сдобные, сахарные с маком. Угорский хлеб выгодно отличался структурой мякиша, рыхлой и мягкой, с ароматом тмина, и вкуснющей хлебной корочкой, которая хрустела и тогда, когда хлеб уже остывал. Но была еще одна немаловажная деталь в этом процессе: хлебозавод был прибыльный, муниципальный, недавно втихаря обанкроченный и как раз передаваемый в частные руки. Идея перевода хлебозавода в руки партнеров принадлежала, конечно, Семен Палычу Чистову. Схема была простая и неоднократно уже использованная в городском хозяйстве Угорска: сначала предприятие накачивали государственными деньгами, а затем превращали в банкрота и назначали конкурсного управляющего. Депутатам про эту операцию знать не полагалось.

Толпа женщин в белых халатах, накинутых на цветные платья, у хлебозавода гудела.

— Мэра сюда! Безобразие! Почему опечатывают здание? Что за люди в масках?

Красивые были работницы, ладные, даром что у печи стояли, сами как круглые румяные шанежки.

Люди в масках действительно опечатывали складские емкости, бункер, где обычно задерживается и ссыпается мучная пыль. В помещении летали упаковочные материалы: бумага, полиэтилен, целлофан, пленки и пакеты. Наталье казалось, что все это бумажно-целлофановое богатство разложено для урока по созданию интерьерных вещиц. Сейчас в класс войдет учитель, и урок труда начнется.

— Снимать здесь нельзя, — человек в маске был непреклонен.

— Да мы с краю и без лиц. — Наташа знала, что нужно говорить и делать в таких ситуациях: прикинуться глупенькой девочкой, вроде как она просто зашла погулять.

— Можно и без лиц, и без ушей остаться. Уходите! Сломаю камеру!

— Мы пришли на муниципальное предприятие. Это территория открытая, вот наши удостоверения. — Наташа начала рыться в кармане.

— Лучше уйдите.

— Не, нам не лучше. Нам работать надо.

Она болтала всякую ерунду, улыбалась, демонстративно копалась в кармане, и человеку в маске было неведомо, что полным ходом шла «операция отвлечения». Штерн в это время набрал, снял на камеру нужные «картинки» и уже стоял около возмущенных женщин.

— Успехов! — крикнула Натка человеку в маске, и через минуту они записывали интервью с работницами.

Подъехавшие депутаты нервничали. Вот так умыкнуть имущество средь бела дня могли только в 90-е годы, их не зря называли лихими. Так же нагло через много лет, на глазах у депутатов и сотрудников завода, происходил форменный захват предприятия.

— Яков Иванович, объясните, что все это значит? — Депутаты наседали на приехавшего Ударникова.

Яков Иванович делал вид, что недослышал, но долго прикидываться глухим невозможно. Да еще работницы кричали так, что ломило уши, их крик ввинчивался в ушные раковины и стучал по перепонкам.

Он процедил, не оборачиваясь:

— Это последствия банкротства хлебозавода. Новый собственник пришел. Но вы не волнуйтесь, прежних специалистов оставят. Хлеб будут продолжать печь.

Наташа успела вытащить микрофон, и вся короткая ударниковская речь была записана.

— Супер будет материал!

Журналист Петрова свою работу сделала, но понять, как эту сделку провернула власть, не могла.

— Почему вы не согласовали продажу хлебозавода с депутатами? — спросила она Ударникова.

Он просверлил ее глазами и прошел мимо. Депутаты успокаивали женщин, обещали разобраться и созвать внеочередную сессию горсовета.

— Мы уже были на сессии. Толку от этого никакого! Там вашего депутата убили! — кричали женщины.

Яков быстро уехал, как сбежал. Не ожидал он там увидеть разъяренных женщин, взвинченных депутатов и настойчивую прессу.

Он уже не так, как в первый год работы, боялся депутатов. Снять его никто не может, по крайней мере не эти орущие народные избранники.

Деньги им за хлебозавод получены. Дядя молодец, старается. Да и как же иначе?

Яков знал, что Чистов проанализировал все возможности местной власти, как он говорил, ресурсы. Этот анализ заключался в одном: рассматривалось, что можно прихватить, поделить, на чем заработать и сделать потом своим бизнесом. Дядя обладал удивительным чутьем, он знал и видел, где удастся отломить кусок бюджетного пирога, а где лучше поосторожничать.

— Пока наступил наш сезон, сезон негодяев, — говорил он. — Это время хватких и деловых людей.

Муниципальные заказы распределялись по своим структурам. Появился новый банк, учрежденный партнерами. Все складывалось неплохо, только иногда совались не в свое дело депутаты, да и журналисты, как назойливые мухи, гудели над головами, мешая претворять грандиозные планы в жизнь.

Удачно как с Пестеревым получилось! Остальные теперь поосторожничают с ним связываться.

Он не догадывался, что в это же самое время дядя жаловался партнерам:

— Яков стал капризничать, привыкает к деньгам. Как бы чего не выкинул, надо за ним присмотреть.

Партнеры соглашались и качали головами. Мэра нельзя отпускать с крючка, не за тем они вложили деньги в это предприятие и надеются на хороший финансовый результат.

Глава 14

Снова заключенный

Пятьдесят лет назад

Заключенный медлил, ему не хотелось уходить из библиотеки. Библиотека в лагере располагалась в полуразрушенной палатке, дряхлой, старой, как все вокруг. Длинные обшарпанные полки сгибались под тяжестью книг, поскрипывали, постанывали, и это звучало для него лучшей музыкой.

В библиотеке не было новинок литературы, только классика, словно зэки будут искать какие-то ответы в великих сочинениях. Это он в юности любил читать о творениях человеческого гения, мерил под себя образы и поступки. А я так смог бы? — спрашивал он себя, прочитав о Николае Чернышевском, которого лишили любимого журнала «Современник», сослали на каторгу в Сибирь, а он оставался верен своим идеям до конца жизни, и ничто его не сломило.

Заключенный думал о том, что только чувства толкают людей совершать большие поступки. Чувства, которые пылают в душе. Сейчас в его душе жило одно чувство — голод.