Читать книгу "Охота на императора - Рудольф Баландин"

Некоторые газеты писали, что она мстила за Боголюбова, потому что была его любовницей. Выяснилось, что это – ложь, и они даже не были знакомы. Вера Засулич была совершенно бескорыстна, не имея никаких личных мотивов ненавидеть Трепова.

Допрошенный на заседании как свидетель майор Курнеев («существо» – по словам Засулич) честно показал, что выстрел был один, после чего подсудимая бросила револьвер. (Трепов утверждал, что она целилась в него и хотела сделать еще один выстрел.) Это же подтвердили другие свидетели.

Защитник Александров постарался, чтобы как можно чаще обсуждался не выстрел Засулич, а поступок Трепова, приказавшего пороть Боголюбова. А обвинитель стремился доказать, что Засулич имела целью «причинить смерть Градоначальнику, и потому приобрела револьвер-бульдог». Он справедливо отмечал, что Засулич совершила самосуд, и привел сформулированный Кантом нравственный закон: поступай так, чтобы твои действия могли быть признаны обязательными для всех разумных существ…

В принципе, он излагал, читая по заранее написанному тексту, верные мысли. Закончил патетически: «Никакие самые красноречивые суждения не сотрут пятен крови с рук, покусившихся на убийство». Но он не сказал ничего больше того, что и так было всем понятно, не обратив внимание присяжных на то, что подсудимая могла иметь политические мотивы, осуществляла террористический акт. Впрочем, заранее было оговорено, что дело не политическое, а чисто уголовное. И хотя речь обвинителя называли «плохонькой, бесцветной», такой она была, пожалуй, прежде всего по сравнению с выступлением защитника.

П.А. Александров начал с того, что назвал речь обвинителя «благородной» и «сдержанной». Он прежде всего подробно рассказал о том, как Засулич в юные годы была несправедливо сурово репрессирована и каких переживаний это ей стоило. Умело перешел к столь же несправедливому и даже беззаконному наказанию розгами Боголюбова, и без того уже приговоренного к каторге. Описал всю процедуру порки и страдания истязуемого: «То был мучительный стон удушенного, униженного, поруганного, раздавленного человеческого достоинства. Священнодействие совершилось, позорная жертва была принесена!»

После этой фразы раздались аплодисменты публики и громкие крики: «Браво!» – на что председатель (Кони) сказал: «Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить залу».

Однако на заседателей уже было оказано мощное давление не только со стороны защитника, но и присутствующих, которых можно было считать представителями народа. Из слов Александрова выходило, что и Засулич, и Боголюбов были невинными жертвами беззакония властей, это заставило ее принять свое роковое решение. Он напомнил, что присяжные оправдывали женщин, убивавших своих соблазнителей, изменивших любимых людей. «То был суд правый… – сказал он. – Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни…

Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников».

Председатель Кони объективно изложил присяжным суть дела и мнения обвинителя и защитника. В заключение позволил себе косвенный намек: если подсудимую сочтут виновной, то можно признать ее заслуживающей снисхождение.

Тем временем на улице собралась большая толпа взволнованных преимущественно молодых людей. Это обстоятельство должно было подействовать на вердикт присяжных. Они могли опасаться за свою жизнь если не сейчас, то в будущем.

И в зале, и вне его публика была явно настроена против Трепова, за Веру Засулич. Присяжные совещались недолго. Они вошли при гробовом молчании зала. Старшина подал председательствующему лист. Там против первого пункта стояло крупным почерком: «Нет, не виновна!» И тогда… Предоставим слово А.Ф. Кони:

«Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить ни взрыва звуков, покрывших голос старшины, ни того движения, которое, как электрический ток, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: «Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!» – все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократическом отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали… Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А.А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но едва я отвернулся, снова принялся хлопать».

Чтобы избежать беспорядков на улице, Кони предложил полицмейстеру полковнику Дворжицкому вывести оправданную преступницу на другую улицу, куда ворота обычно были закрыты и где могли находиться только случайные прохожие. (Занятная это фигура – Дворжицкий: по распоряжению Трепова он руководил сечением Боголюбова, а затем поддержанием порядка в суде над Засулич; позже он сопровождал императора в тот час, когда на него совершили последнее покушение; об этом эпизоде нам предстоит еще поговорить.)

Распоряжение Кони не было исполнено. По-видимому, Дворжицкому хотелось именно создать условия для беспорядков, вызвать столкновение толпы с прибывшим отрядом жандармов. Тогда можно было бы вновь арестовать Засулич, воспользовавшись суматохой.

На улице Веру Засулич встретила восторженная толпа молодежи. Жандармы попытались задержать ее, но их попытка не удалась. Прозвучали три выстрела. Началась паника. Засулич удалось скрыться. (Она перешла на нелегальное положение и вскоре уехала за границу.) Был убит студент Медико-хирургической академии 19-летний Григорий Сидорацкий и ранена курсистка А. Рафаилова. Версии убийства выдвигались разные; судя по всему, студент-народник, защищая Засулич, выстрелил в полицейского, случайно ранил курсистку и, решив, что убил ее, застрелился.

…Власти позволили устроить над Засулич суд присяжных, считая ее уголовницей и в полной уверенности, что она будет осуждена. Возможно, таким образом хотели показать Западу, что в России соблюдаются права человека. (В таком «малодушии» обер-прокурор Синода Победоносцев в письме наследнику престола обвинил министра юстиции.) Важно было, чтобы осуждение террористки произошло гласно и представителями общественности. Тогда можно было бы утверждать, что русский народ выступает против революционеров и поддерживает царя.

Было сделано все для осуждения преступницы. Но вмешались непредвиденные обстоятельства. Прокурор судебной палаты А.А. Лопухин вынужден был искать замену прокурору суда Н.Н. Сабурову, находившемуся в отпуске. Его заменял В.И. Жуковский, но он отказался под благовидным предлогом: мол, его брат – политический эмигрант.

Лопухин вызвал талантливого юриста (и неплохого поэта) С.А. Андреевского и сказал, что хочет видеть обвинителем именно его, умеющего воздействовать на присяжных. Андреевский ответил отказом: «Все равно присяжные оправдают. Трепов совершил возмутительное превышение власти. За это ему ничего не будет. Вот и подумает заседатель: значит, и меня можно пороть безнаказанно?… Найдите кого-нибудь, кто скажет: «Господа присяжные! Нам дела нет до побуждений госпожи Засулич. Помните только одно, что она посягнула на наши святыни. Она стреляла в генерал-адъютанта, носящего на своих плечах вензеля государя, – всегда имеющего к царю свободный доступ… Кто любит государственный порядок, тот не пожелает даже вникать в объяснения подсудимой. Можно, пожалуй, смягчить ее ответственность, но оправдать ее – никогда!»