Читать книгу "Охота на императора - Рудольф Баландин"

Около меня началась борьба: кого-то отталкивали, – должно быть, Курнеева.

Мне помогли встать и усадили на стул…

Комната, в которую меня перевели, была большая… В комнате в этот момент было мало народу, – из свиты градоначальника, кажется, никого.

– Придется вас обыскать, – обратился ко мне господин каким-то нерешительным тоном, несмотря на полицейский мундир, – какой-то он был неподходящий к этому месту и времени: руки дрожат, голос тихий и ничего враждебного.

– Для этого надо позвать женщину, – возразила я.

– Да где же тут женщина?

– Неужели не найдете? – И сейчас же придумала. – При всех частях есть казенная акушерка, вот за ней и пошлите, – посоветовала я.

– Пока-то ее найдут, а ведь при вас может быть оружие! Сохрани господи, что-нибудь случится…

– Ничего больше не случится; уж лучше вы свяжите меня, если так боитесь.

– Да я не за себя боюсь, в меня вы не станете палить. А верно, что расстроили вы меня. Болен я был, недавно с постели встал. Чем же связать-то?

Я внутренне даже усмехнулась: «Вот я же его еще учить должна!»

– Если нет веревки, можно и полотенцем связать.

Тут же в комнате он отпер ящик в столе и вынул чистое полотенце, но вязать не торопился.

– За что вы его? – спросил он как-то робко.

– За Боголюбова.

– Ага! – в тоне слышалось, что именно этого он и ожидал.

…В глубине комнаты появились солдаты, городовые. Мой странный (для данного места и времени) собеседник куда-то исчез, и я его больше не видела. Но стянули мне за спиной локти его полотенцем. Распоряжался какой-то шумный, размашистый офицер. Он подозвал двух солдат со штыками на ружьях, поставил их за моей спиною и велел держать за руки… Уходя, предостерег солдат:

– Вы берегитесь, а то ведь она и ножом пырнуть может!

…На несколько минут нас оставили в стороне, и солдаты начали перешептываться.

– Ведь скажет тоже: связана девка, два солдата держат, а он: «Берегись – пырнет».

– И где это ты стрелять выучилась? – шепнул он потом над самым моим ухом.

В этом «ты» не было ничего враждебного, так – по-мужицки.

– Уж выучилась! Не велика наука, – ответила я так же тихо.

– Училась, да недоучилась, – сказал другой солдат. – Плохо попала-то!

– Не скажи, – горячо возразил первый, – слыхать, очень хорошо попала, будет ли еще жив».

Трепов остался жив. Пулю из его тела вынуть не удалось. (Позже Салтыков-Щедрин, живший с ним в одном доме, говорил шутя, что при встрече с Треповым опасается, что тот ненароком в него выстрелит.)

Большинство горожан относилось к нему неприязненно. Он позволял себе самоуправство в делах города и был нечист на руку. Согласно воспоминаниям А.Ф. Кони, который тогда был председателем Петербургского окружного суда, «сочувствия к потерпевшему не было, и даже его седины не вызывали особого сожаления к страданиям». Появились анонимные стихи:

Грянул выстрел-отомститель, Опустился божий бич, И упал градоправитель, Как подстреленная дичь.

Впрочем, хотя Трепов порой и порол дичь, последующие градоначальники Петербурга были, в общем, хуже него. Он по крайней мере неплохо справлялся с делами.

Навестив раненого Трепова, Кони, уходя, увидел медленно поднимающегося по лестнице Александра II, который тяжело дышал и останавливался почти на каждой ступеньке. «Рассказывали, – писал Кони, – что Трепов, страдавший от раны, исход которой еще не был вполне выяснен и мог грозить смертью, продолжал все-таки «гнуть свою линию».

В агентурном донесении от 25 января 1878 года отмечалось: «Нельзя умолчать о том странном обстоятельстве, что хотя происшествие с Треповым и служит предметом разговоров целого города и многие из любопытства осведомляются о состоянии его здоровья, но решительно не замечается, чтобы постигшее г. градоначальника несчастье было предметом особенного соболезнования со стороны жителей столицы. Вообще этот случай вполне выяснил, что в петербургском населении число сочувствующих г. градоначальнику очень незначительно».

Судили Засулич как совершившую уголовное преступление 31 марта того же года. Министр юстиции граф К.И. Пален предложил Александру II передать дело суду присяжных. Он заверил императора, что они вынесут обвинительный вердикт и это послужит серьезным уроком для «кучки революционеров», показав их не героями, а уголовными преступниками, осужденными представителями русского народа.

Председательствующий на суде Кони был приглашен на аудиенцию к государю императору. Присутствовали сенаторы, но Александр II остановился возле Кони. Как вспоминал последний: «Государь, которому назвал меня Хрептович (обер-камергер, граф. – Р.Б.) остановился против, оперся с усталым видом левою рукою, отогнутую несколько назад, на саблю и спросив меня, где я служил прежде… сказал в неопределенных выражениях, устремив на меня на минуту тусклый взгляд, что надеется, что я и впредь буду служить так же успешно и хорошо и т. п. Остальных затем он обошел молча и быстро удалился. Хрептович с сочувствием пожал мне руку, я уловил несколько завистливых взглядов и понял, что мне оказано официальное отличие».

Безусловно, такая благосклонность императора объяснялась тем, что предстоял судебный процесс над Верой Засулич и следовало напомнить председателю суда о его ответственности перед государем за надлежащий исход дела, то есть за непременное осуждение преступницы.

Император был достаточно умен и деликатен, чтобы не воздействовать непосредственно на судью, которому по закону надлежало быть независимым. Однако министр юстиции Пален хотел, чтобы Кони поручился за непременный обвинительный приговор. Ответ был уклончив. Кони сослался на то, что правосознание граждан России еще не стоит на той высоте, как, скажем, в Англии. Там присяжные наверняка ее признали бы виновной, потому что у них секут арестантов, а в России уже сложились более строгие взгляды на личное достоинство человека. К тому же в Англии за свой поступок Трепов получил бы взыскание, а у нас было только общественное осуждение, тогда как верховная власть промолчала.

Никаких гарантий Кони не дал, хотя полагал наиболее вероятным признание вины преступницы при смягчающих обстоятельствах. Может ли быть иначе, когда сам факт покушения на жизнь должностного лица неоспорим?

Судьбу процесса во многом решили продуманные действия защитника Веры Засулич присяжного поверенного Петра Акимовича Александрова (1838–1893) и его блестящая речь. Он отобрал присяжных преимущественно из числа средних чиновников, оставив только одного купца. Выступление Засулич подкупало простотой, искренностью. Она объяснила мотивы своего поступка:

– Я решилась, хоть ценою собственной гибели, показать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так надругавшись над человеческой личностью, я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать.