Читать книгу "Либидо – это просто - Юрий Можгинский"

Конечно, длительное лечение с применением глубинно-психологического воздействия способно, в некоторой степени, повлиять на поведение и нормализовать разбушевавшееся либидо.

Фрейд говорит о трех путях освобождения от бессознательных желаний с помощью психоанализа: подавление, сублимация, частичное удовлетворение.

Первый путь: индивидуум осознает пагубность вредных инстинктов. Стремясь к чему-то более полезному, он отходит от нежелательных привычек; они теряют актуальность. Человек понимает, например, что, употребляя алкоголь, он губит печень, иссушает мозг, примитивизирует ум.

Следующий способ – сублимация. В этом случае энергия влечений (к одурманивающим химическим экстрактам, сексу, азартным играм и проч.) переводится на другие рельсы. Она начинает использоваться в благородных, так сказать, целях. Питает высшие человеческие устремления – рисование, музыку, политику, дает этим занятиям необходимый заряд воли. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда».

И, наконец, существует третий путь. Он заключается в праве человека на прямое удовлетворение определенной части своего влечения. Не стоит, полагал Фрейд, «всю массу сексуальной энергии» переводить на другие цели, слишком увлекаться ее сублимированием. Конечно, это прекрасно – музыка, живопись, наука, политика. Однако все хорошо в меру. Полностью заменить секс, например, живописью невозможно. Нельзя одновременно отказать себе во вкусной пище, сексе, азарте, компьютерной игре.

Жил один танцовщик. Факты биографии говорят о том, что его сексуальность была нетрадиционной. А давняя партнерша вспоминает, что главным в его творчестве был «невероятный эротизм». Казалось бы, избыточная сексуальная энергия могла бы уйти, сублимироваться в танец. Но этого не произошло. Она открылась в артисте и тяготела к нетрадиционным, гомосексуальным объектам. Искусство, к сожалению, часто не способно полностью вывести из организма избыток либидо. Эффективность лечения неврозов, перверзий, алкоголизма с помощью искусства ограничена.

Несмотря на то, что совсем перекрыть нежелательное влечение, видимо, нельзя, надо искать способы уменьшить его значение, его удельный вес.

Один из способов канализации избыточного либидо можно найти у философа В. Розанова: ходить на рынок, закупать овощи, зелень, готовить вкусный борщ, делать мелкий ремонт в квартире, посадить новый плодоносящий куст, выгуливать собаку, словом, «варить варенье». Не строить умозрительные концепции «Бытия», не приводить себя в соответствие с социальными добродетелями, не казнить за пьянство и слабость воли, а сосредоточиться на мелких, житейских проблемах. «Хочешь быть выше – стань ниже», «хочешь быть сильнее – стань слабее».

До самой сути

Психоанализ рассматривается многими исследователями как философское направление. Да и как можно избежать философского влияния в науке, предметом изучения которой становится душа человека? Тем более, ее «преисподняя». Сверхзадача психоанализа – объяснение устройства психики, ее глубинных законов. Именно тех, что определяют поведение. Психоанализ призван показать внутреннее устройство душевной деятельности, скрытые мотивы поступков, истоки чувств. Эта смелую задачу ставили перед собой также философы и деятели искусства.

Вспомним, например, пьесы Шекспира. Они весьма точно «препарируют» мотивы поступков. Гете писал, что их можно сравнить с часами, в которых «и циферблат и все внутреннее устройство сделаны из хрусталя;… вам видны те колеса и пружины, которые заставляют их двигаться». Нечто подобное можно сказать и о психоанализе, который тоже препарирует психику, разбивает ее на элементы, исследует подноготную жизненных порывов. На современном Фрейду этапе развития научная мысль, в том числе, философская, была «беременна» психоанализом.

Философия представляется своего рода самоотчетом. Великие философы имели черты «невротичности». Их труды весьма поэтичны, наполнены научными терминами и хорошо структурированы. В то же время они являются самооправданием смутно ощущаемых страстей, амбивалентных мотивов, страхов и прочих невротических переживаний. Выдающиеся философы подходят, так сказать, к самому «краю» сознания, видят в собственном душевном опыте больше правды о человеке. Это, вероятно, тот феномен, о котором писал Сартр: «Культура никого и ничего не спасает, не оправдывает. Но она – продукт человека, в ней он, проектируя, узнает себя; это критическое зеркало, в котором только и можно увидеть собственный образ».

Оборотная сторона такого проникновения – душевные расстройства, кризисы. Мы знаем это на основе биографии ряда философов: жизнь, наполненная противоречивыми поступками, без житейской логики и обывательской мудрости. У Ницше отмечались явления психоза, после того как он стал свидетелем избиения лошади. Кьеркегор перенес душевную травму в отношениях с отцом, которые он воспринимал очень болезненно («крест, установленный на могиле всех моих желаний»). Да по-другому и быть не могло. Тот же Кьеркегор писал: «Жизнь в наслаждениях, огражденная от страданий, унижений, страхов и отчаяния… не дает права свидетельствовать от имени истины…».

В огромном списке философской литературы, есть немало работ, в которых, так или иначе, упоминаются иррациональные, внеличностные, глубинные, «стихийные» силы, управляющие миром, историей и человеком. Тут можно выделить несколько имен. Разумеется, подобный «список» всегда будет выглядеть весьма субъективным. Мы остановимся на взглядах Шопенгауэра, Кьеркегора, Ницше, Бергсона, Гуссерля.

Основной постулат философии А. Шопенгауэра (1788–1860) изложен им в книге «Мир как воля и представление» (1819). У представления, писал Шопенгауэр, есть две неотделимые друг от друга цели, обозначаемые как субъект и объект. Любые существующие объекты, феномены есть производные субъективного восприятия. Они все существуют «…не иначе как в функции субъекта». С исчезновением субъекта исчезает мир. Объективное существование само по себе, вне субъекта, немыслимо. Что же тогда определяет реальность внешних феноменов? Действие объекта на другие объекты. Объект осуществляет свое действие в силу определенных причин (каузальности). Реальность материи, таким образом, определяется ее причинностью, необходимостью и тем, что она действует посредством одного объекта на другой. И все это, к тому же, «есть мое представление…». Стало быть, в мире царствует некая необходимость (причинность). Человек как часть природы тоже действует по этой необходимости, подчиняется ей.

Мир есть представление, его феномены, находящиеся в пространстве и во времени, – результат субъективного представления, поэтому не существует категорической разницы между сном и бодрствованием. В этой связи Шопенгауэр пишет, что реальность и сны можно рассматривать как страницы одной книги, «нудное» чтение которой и есть реальная жизнь. Мир содержит феномены, «объекты для субъекта». Кант считал, что феномены суть единственная познаваемая реальность, но сама сущность вещей непознаваема. Шопенгауэр полагал, что за феноменами скрывается сущность вещей, их «изначальная аутентичность», и эта сущность может стать доступна. Путь к сущности вещей можно, по мнению Шопенгауэра, уподобить «подземному ходу» в неприступную снаружи крепость.