Читать книгу "Диктатор - Роберт Харрис"

На форуме теперь было полно граждан, поддерживавших Помпея Великого. Они призывали Цицерона позаботиться о том, чтобы у них снова был хлеб, вызвав Помпея, дабы тот разрешил кризис. Мой хозяин, который нес набросок закона, делающего Гнея Помпея уполномоченным по зерну, ничего не ответил.

В Сенате снова присутствовало мало людей: из-за беспорядков больше половины сенаторов не явились. На передней скамье, кроме Цицерона и Афрания, из консулов сидел только Марк Валерий Мессала. Председательствующий консул, Метелл Непот, получил удар камнем, когда шел вчера через форум, и поэтому носил повязку. Он упомянул бунты из-за зерна как первый пункт повестки дня, и несколько магистратов практически предложили, чтобы Цицерон взял под контроль запасы города, на что тот ответил скромным жестом и покачал головой.

Непот нехотя спросил:

– Марк Цицерон, ты желаешь говорить?

Мой хозяин кивнул и встал.

– Никому из нас не надо напоминать, – начал он, – и меньше всего – доблестному Непоту, об ужасном насилии, охватившем вчера город. Насилии, в основе которого лежит самая основная из человеческих потребностей – хлеб. Некоторые из нас вообще считают пагубным тот день, когда нашим гражданам даровали бесплатную долю зерна, потому что такова человеческая натура: то, что начинается с благодарности, быстро превращается в зависимость и, в конце концов, воспринимается как должное. Мы как раз достигли этой стадии. Я не говорю, что мы должны отменить закон Клодия – теперь уже слишком поздно это делать, так как нравственность народа уже подточена, что, без сомнения, и входило в его намерения. Но мы, по крайней мере, должны позаботиться о том, чтобы поставки хлеба были непрерывными, если хотим общественного порядка. И в нашем государстве есть лишь один человек, обладающий авторитетом и организационным гением, необходимыми для решения этой задачи, – Помпей Великий. Посему я хочу предложить следующую резолюцию…

Тут Цицерон зачитал набросок закона, который я уже цитировал, и люди в той части зла, где сидели заместители Помпея, поднялись, шумно одобряя сказанное. Остальные сидели с серьезными лицами или что-то сердито бормотали, потому что всегда боялись жажды власти Гнея Помпея.

Приветственные крики стали слышны снаружи и заинтриговали ожидающую на форуме толпу. Когда люди узнали, что Цицерон предложил новый закон, они начали требовать, чтобы он вышел и обратился к ним с ростры. Все трибуны – не считая двух сторонников Клодия – послушно прислали ему приглашение выступить. Когда эту просьбу зачитали в Сенате, Цицерон запротестовал, говоря, что не готов к подобной чести. Но на самом деле у меня с собой была уже написанная им речь, которую я сумел ему передать, прежде чем он поднялся по ступеням на возвышение.

Его встретили бурными аплодисментами, и лишь спустя некоторое время Цицерон сумел добиться, что его выслушали. Когда овации стихли, он начал говорить и дошел как раз до того места, где благодарил людей за их поддержку («если б на мою долю выпало только безмятежное спокойствие, я был бы лишен невероятного и почти сверхчеловеческого порыва восторга, которым ваша доброта теперь позволяет мне наслаждаться…»), когда с краю толпы появился не кто иной, как Помпей. Он стоял в демонстративном одиночестве – впрочем, этот человек не особо нуждался в телохранителях, когда форум был полон его гладиаторов, – и притворялся, что пришел сюда просто как рядовой гражданин, чтобы послушать, что скажет Цицерон. Но, конечно, люди этого не позволили, и он соблаговолил разрешить, чтобы его подтолкнули вперед, к ростре, на которую он взошел и обнял оратора. Я успел забыть, насколько внушительна внешность Гнея Помпея: величественный торс, мужественная осанка и знаменитая густая, все еще темная челка, приподнятая, как выступ на носу корабля, над его широким красивым лицом.

Ситуация требовала лести, и Цицерон не подкачал.

– Вот человек, – сказал он, поднимая руку Помпея, – который не имел, не имеет и не будет иметь соперников в нравственности, проницательности и славе. Он дал мне все то же, что дал и республике, то, что никто другой никогда не давал своему другу, – безопасность, уверенность, достоинство. Перед ним, граждане, я в таком долгу, что это едва ли законно – чтобы один человек был настолько должен другому.

Аплодисменты продолжались, и Помпей Великий расплылся в довольной улыбке – широкой и теплой, как солнце.

Потом он согласился пройтись с Марком Туллием в дом Квинта и выпить чашу вина. Он ни разу не упомянул об изгнании моего хозяина, не спросил о его здоровье и не извинился за то, что годы назад не смог помочь ему противостоять Клодию – что и открыло дверь всем бедам. Он говорил только о себе и о будущем, по-детски нетерпеливо предвкушая свое назначение уполномоченным по зерну и то, какие возможности даст ему эта должность, чтобы путешествовать и заручаться клиентами.

– И, конечно же, ты, мой дорогой Цицерон, должен стать одним из моих пятнадцати легатов[26] – в любом месте, куда тебе захочется отправиться, – заявил он решительно. – Что тебе больше по душе – Сардиния, Сицилия? Или, может, Египет, Африка?

– Благодарю, – сказал Цицерон. – Это щедро с твоей стороны, но я должен отклонить твое предложение. Сейчас для меня самое главное – моя семья: возвращение нашей собственности, утешение жены и детей, отмщение нашим врагам и восстановление нашего состояния.

– Самый быстрый способ восстановить состояние – это заниматься зерном, уверяю тебя.

– И все равно я должен остаться в Риме.

Широкое лицо Помпея Великого вытянулось.

– Я разочарован, не скрою. Я хочу, чтобы с этим поручением было связано имя Цицерона. Оно придаст веса моему делу. А что насчет тебя? – спросил Помпей, повернувшись к хозяину дома. – Ты сможешь с этим справиться, полагаю?

Бедный Квинт! Последнее, чего он хотел, вернувшись в Рим после двух сроков пребывания в должности пропретора в Азии, – это снова подняться на борт корабля и иметь дело с фермерами, торговцами зерном и агентами по отправке грузов. Он поежился и запротестовал, уверяя гостя, что не подходит для этой должности, поглядывая при этом на брата в поисках поддержки. Но Цицерон едва ли мог отказать Помпею во второй просьбе – и на сей раз он промолчал.

– Хорошо, значит, решено, – Помпей хлопнул по подлокотникам кресла в знак того, что дело улажено, и поднялся. При этом он издал натужный звук, и я заметил, что этот человек становится довольно тучным. Ему, как и Цицерону, шел пятидесятый год.

– Наша республика переживает самые напряженные времена, – сказал он, обнимая братьев за плечи. – Но мы справимся с ними, как всегда справлялись, и я знаю, что вы оба сыграете в этом свою роль.

С этими словами Гней Помпей крепко прижал к себе этих двоих, стиснул их и некоторое время удерживал так, пригвоздив слева и справа к своей обширной груди.

IV

Назавтра, рано утром, мы с Цицероном поднялись на холм, чтобы осмотреть руины его дома. Роскошное здание, в которое он вложил столько средств и престижа, было теперь полностью разрушено, девять десятых огромного участка заросли сорняками и были завалены булыжниками, и сквозь спутанную траву едва можно было разглядеть, где же раньше были стены. Марк Туллий наклонился и подобрал один из торчащих из земли опаленных кирпичей.