Читать книгу "Женщина на лестнице - Бернхард Шлинк"

Вообще, было бы правильно, чтобы каждый работающий человек сам определял срок, когда он хочет перестать работать. С этого момента общество должно платить ему на протяжении трех лет столько, сколько ему потребуется для достойной, приятной жизни. Но потом он должен уйти из жизни, выбрав способ ухода по своему усмотрению. Если человек захочет перестать работать в двадцать шесть лет, чтобы сделать последние годы молодости последними годами жизни и полностью насладиться ими, пусть бросает работать в двадцать шесть, а кто не хочет бросать, пусть продолжает работать сколько угодно, но с риском состариться на работе и уже не суметь насладиться последними тремя годами свободы.

Во всяком случае, я не претендую больше чем на три года после окончания моей трудовой деятельности. Я не понимаю пенсионеров, которые, отправившись в путешествие по Китаю, проводят два дня в Шанхае, три дня в Пекине, осматривают Великую Китайскую стену, а потом валяются пять дней на пляже в Циндао. В таком путешествии они увидят не больше, чем им покажут по телевизору. А дома они смогут рассказать другим пенсионерам лишь то, что тем и так уже известно. Дети же их рассказы даже слушать не захотят. Если же пенсионеры-туристы надеются сохранить воспоминания о своих поездках до той поры, когда уже не смогут путешествовать, то к этому времени все впечатления забудутся. Состариться, чтобы наконец повидать мир, – какая глупость. Состариться, чтобы видеть, как мировая история идет своим путем или как растут внуки, тоже глупо. Разве не глупо читать книгу, которую, не дочитав до конца, закроешь посредине и отложишь в сторону?

Трех лет для подобных глупостей вполне достаточно. Три года! Я принялся думать, но так и не придумал, какими глупостями сумел бы заполнить три года. Не придумал и оправдание для того, чтобы продолжить заниматься слияниями и поглощениями. Оба вывода встревожили меня. Но потом я заснул, согретый и утомленный солнцем.

11

Меня разбудил вертолет. Он летел не через гору, а вдоль берега, повернул в бухту, закружил над молом. Потом он улетел в ту сторону, откуда появился. Он пролетел низко, шумно, вращающиеся лопасти взбаламутили море.

Вертолет не имел никаких надписей, на нем отсутствовали опознавательные знаки полиции, спасательной службы или какой-либо телекомпании. Блеск металла, зеркальные блики иллюминаторов, шумный, низкий заход над взбаламученным морем – это походило на атаку. Я испуганно вскочил, ничего не понимая. Что происходит? Спецслужба? В чем была замешана Ирена? Да, она находилась в стране нелегально, однако не станет же спецслужба из-за этого посылать вертолет. Но может, это не спецслужба, а организованная преступность; так или иначе, Ирена натворила что-то скверное. Или же в вертолете сидят инвесторы, которые планируют устроить в бухте курорт? Нет, бухта объявлена природным заповедником, следовательно в вертолете сидят агенты спецслужбы или мафиози, в костюмах или кожаных куртках, с планшетниками или пистолетами или с тем и другим. Предупредить Ирену? Но найду ли я дорогу?

Я почувствовал, что стою под навесом не один. Обернувшись, я увидел в нескольких шагах от себя паренька, который двумя ночами раньше сидел на балконе, уставившись на меня темными, глубоко посаженными глазами. Кари. Лицо паренька выглядело столь необычно, что мне было трудно определить его возраст. Пожалуй, больше восемнадцати, достаточно взрослый, чтобы предупредить Ирену.

– Сможешь предупредить Ирену?

– Чего им надо?

– Не знаю. Но ей нужно сообщить, что прилетел вертолет.

Кивнув, он повернулся и побежал, быстро, легко, ритмично. Я смотрел ему вслед и слышал его, пока он не скрылся на холме за деревьями. Потом я опять услышал плеск волн и их шуршание, когда они откатывались по гальке обратно в море. Сощурившись, я посмотрел на солнце.

Тут вертолет появился снова. Сначала я услышал его, а потом увидел. Он подлетел к старому дому, под навесом которого я стоял, повисел в воздухе, снизился и приземлился прямо на мол. Море опять взбаламутилось. Потом мотор заглох, и вертолет опустил лопасти. Вышедший из кабины пилот помог вылезти пассажиру. Старый, тощий человек, опирающийся на трость, с седой, но густой шевелюрой, осанка прямая, движения уверенные. Гундлах.

12

– Вас прислал сюда Швинд? Вы опять представляете его интересы? Он хочет заполучить картину, так ведь? – Гундлах шел в мою сторону, не отрывая от меня взгляда, энергично опираясь на трость и говоря без умолку, пока не остановился прямо передо мной.

Он разозлил меня. Гундлах не понравился мне уже при первом визите к нему, когда он взял меня под руку; при наших встречах на различных приемах он всегда казался мне высокомерным, а сейчас он был просто груб.

– Разве вы не отдали ему картину? А он не получил за это Ирену? Которую вы не смогли удержать?

Гундлах презрительно засопел:

– Ребячество! Картина принадлежит мне. Она пропала, а теперь нашлась. Ваш клиент…

– Швинд не мой клиент.

– Тогда зачем вы тут?

– Какое вам до этого дело?

Он махнул рукой:

– Вы всегда были излишне чувствительны. Удивительно, что вы преуспели в адвокатской карьере. Когда Ирена вернется?

Я пожал плечами.

– Тогда я здесь осмотрюсь. Хорошее местечко она себе выбрала: никто здесь не бывает, никто не мешает, а ведь здесь ничего ей не принадлежит. Мне же приходится за все платить тяжким трудом.

Он шагнул к дому, но тут же обернулся и смерил меня взглядом:

– Вы здесь… – Он покачал головой. – Вы всегда были у меня под подозрением, но я не верил, что вы, как адвокат, решитесь на подобный шаг. – Он рассмеялся. – Во всяком случае, у вас отменный нюх, лучше, чем у меня. Если бы я мог тогда представить себе, что эта картина будет стоить больше двадцати миллионов…

Я смотрел, как он зашел в нижний дом, вышел оттуда, поднялся по лестнице в верхний дом и скрылся внутри. Его трость стучала по ступеням лестницы, по половицам в доме; не видя его, я продолжал слышать стук трости. Потом стук затих. Пилот сел на край мола и, болтая ногами, закурил сигарету.

13

Я шел навстречу Ирене, пока мог различать следы колес джипа, которые вели к дальним дворам. Потом, усевшись на камень, принялся ждать. Воздух опять полнился ароматами сосен и эвкалипта, стрекотанием цикад. Хотя накануне шел дождь, теперь все просохло. Трава, кустарник побурели, сухие ветки деревьев торчали в небо. Я услышал джип издалека.

Ирена вновь выглядела измученной. Я сказал, что прилетел Гундлах; она, вопреки моему ожиданию, не испугалась, а оживилась, глаза заблестели, на щеках зарозовел румянец, голос окреп. Она захотела узнать, о чем мы говорили, и я рассказал ей.

– Да, – сказала она со смехом, – он такой.

– Ты ждала его?

Она кивнула.

– Ты отдала картину в Художественную галерею, чтобы заманить его сюда?