Читать книгу "Невстречи - Луис Сепульведа"

У него сжимается сердце от первых звуков музыки. Может, думает, так уже было, но затерлось в памяти, ведь это плач, да-да, это плач женщины, еле слышный, сдерживаемый, а сквозь плач пробиваются голоса, это слова утешения, которые в чем-то убеждают, но они приглушены, невнятны, и невозможно разобрать их смысл. Тогда он встает с колен, усиливает звук, приникает ухом к динамику и наконец узнает — это плачет его мать! Голос сквозь слезы говорит о мечтах и надеждах, там, на другом берегу огромного океана, и плач такой тихий, но безутешный, а поверх утешающих голосов он наконец схватывает значение некоторых слов, что-то вроде: я всегда ожидала этой вести, так горько не быть там, рядом с тобой; и вот тут проступает голос брата, более сильный и решительный, знакомый голос, который временами с яростью сплевывает слово «дерьмо»; а затем его перебивают голоса теток, дядьев и самых дальних родственников, которые вдруг всплыли в памяти. Родственники, друзья — сколько раз он обещал написать им, но бросал начатые письма на первой строке, а потом они оказывались в корзине для бумаг, вместе с пробками и бесчисленными окурками сигарет, выкуренных ночами ожидания, полудремы и невольно излившейся спермы.

Теперь он слушает стоя, уткнувшись лбом в стекло, а за окном ничего, кроме теней умирающего вечера. Голоса сменяют друг друга, и слышится звяканье фарфоровых чашечек, и чей-то шепоток предлагает рюмку коньяка, а следом кто-то, не различить кто, говорит, что надо дать рюмочку и старухе, а затем паузы, которыми незамедлительно воспользовался наглый кот-астматик, чье хрипловатое сипенье протискивается меж голосами, этот кот-невидимка живет во всех магнитофонах мира, вот и сейчас он мешает голосу дяди Хулио, а тот почти радостно говорит, что в той стране система социального страхования действует безотказно, и дальние родственники тут же наперебой расхваливают порядок в европейских учреждениях, и вот уже все согласным хором подхватывают, что горевать не надо, удар, само собой, страшный, но если подумать, бедняжка наконец-то обрел покой, мы же все знаем, каким он вышел из тюрьмы, совсем больной, и хоть бы кому пожаловался, мужество его не покидало до последней минуты, это говорит человек, который берется все оформить в консульстве, завтра же он непременно справится насчет цен в «Люфтганзе», но как знать, может, ему хотелось навсегда остаться в той земле?

Ну да, именно этого ему и хотелось, и он нажимает кнопку stop. Затем смотрит в окно на улицу, которая кажется еще пустыннее и неподвижнее, чем всегда. Теперь он собирается выйти, но на сей раз без ключей, поскольку знает, что больше не войдет в этот подъезд, не будет жить в этой квартирке одинокого человека и никогда не услышит «My favorite things» в исполнении квартета Телониуса Монка, где Джон Колтрейн играет на сопрано-саксофоне.

Невстречи в быстротекущем времени

Человек, который торговал сладостями в парке

Жизнь — это нечто великое. Вот сейчас мне почудилось, что все, сделанное мною, было предуказано десять тысяч лет назад, затем я подумал, что мир раскрывается в двух плоскостях, что все порой обретает более чистые цвета и что мы, люди, вовсе не несчастны.

Роберто Арльт «Разъяренная игрушка»[52]

Я никогда не делал ничего дурного. У меня свое: мне надо встать в шесть утра, чтобы хватило времени проверить все, что есть в моей плетеной корзине, потому что там всегда получается беспорядок. Мне надо время, чтобы подсчитать, сколько я должен прикупить мятных и анисовых карамелек. Мне надо время, чтобы знать, сколько у меня сломалось, подтаяло шоколадок в обертках, у скольких марципановых солдатиков отвалились или ножки, или ружье деревянное, вот личики, как и прежде, веселые, а виду никакого.

Мне надо время, чтобы понаделать пакетиков для монеток в десять, двадцать, двадцать пять и пятьдесят сентаво. Я из газетной бумаги скручиваю такие трубочки, очень аккуратные, и пишу на них черными чернилами, сколько в каждой денег. Мне надо время, чтобы заранее сделать все, о чем я уже сказал, и еще сварить каши на завтрак, намазать хлеб маргарином. Потом я быстро выскакиваю из дому со складным столиком и корзиной, мне ведь главное — поспеть к семи часам на автобус.

Я никогда не делал ничего дурного. Но все равно за людьми надо глаз да глаз. Всегда найдутся такие, кто меня не знает, им удивительно, чудно, что я пострижен чуть не наголо, что у меня — многие говорят — глаза чересчур большие, хотя я так не считаю, им чудно смотреть на мою одежку, которую мне дают в больнице, хотя все у меня чистенькое и глаженое. И хуже нет, что всегда найдутся люди непорядочные, которым лишь бы что украсть, особенно если моя корзина неплотно закрыта, когда в ней карамели сверху. Такое чаще бывает по понедельникам и по четвергам, в эти дни я хожу на склад и закупаю все, что мне нужно.

Когда я прихожу на площадь, там, кроме голубей, никого, и они, похоже, меня признали, потому что на том месте, где я стою, никогда не бывает голубиного помета, которым покрыто все кругом, точно снегом. Я думаю, голуби благодарны мне за хлебные крошки, которые я собираю дома и приношу им каждую пятницу в пластиковом пакете. Я думаю, голуби понятливые и поэтому уважительно относятся к моему месту, не сравнить с тем, где сидит чистильщик обуви, он немой от рождения. Этот чистильщик бросает в голубей камни и всегда старается поймать самого молоденького. Если, говорит, их отварить, да еще не пожалеть чеснока, они очень полезные для легких. Я считаю, что голуби не терпят немого: его место по утрам сплошь в белом дерьме, и он злобится на них.

Я как приду на площадь, первым делом перекрещусь на Господа нашего Чудотворца, но, по правде, никогда не прошу его ни о чем. Не знаю, но мне очень совестно просить Господа Бога, у него лицо всегда такое серьезное, и перед ним всегда зажигают свечи самые дорогие, я только осеню себя крестом, и все, на меня страх нападает, как гляну в его грозные глаза, в них отражается пламя свечей, и похоже, они сыплют искрами. Еще я страшусь смотреть на его плащ лилового бархата, такого же цвета, как у епископа во время процессии, когда выносят прогуляться всех святых. В такие дни мне надо быть настороже, ведь глаза сами по себе заглядываются на святых, а в прошлый год у меня два раза перевернули складной столик, растоптали все конфеты и шоколадки, и два дня я сидел без еды.

Вот кого я всегда прошу, чтобы день был у меня хороший, так это маленькую Деву Марию Милосердную. Эта Дева Мария куда меньше по величине, чем Господь Бог-Чудотворец, и ее личико гипсовое улыбается в любой день, будто ей спалось очень хорошо и будто каждое утро, прежде чем мы все придем на площадь, кто-то уже успел омыть ее ароматной водой. Вот ее, Деву Марию, я прошу, чтобы день был хороший, без дождя, чтобы у меня ничего не украли, чтобы пришло побольше школьников и чтобы раскупили все, что в моей корзине. Еще я прошу, чтобы она помогла мне не сбиться со счету, когда платят крупными, а я должен дать сдачу. Потому что всякий раз я при этом очень волнуюсь, все лицо в поту, тело зудит, и я слышу, как у меня из желудка подымается дурной запах, который может распугать всех моих покупателей. И когда разволнуюсь, говорить почти не могу, и вот тут чувствую, что глаза у меня действительно чересчур большие.