Читать книгу "Черный передел - Алла Бегунова"

В Турции, благодаря интригам французской дипломатии, правительство султана Мустафы III решилось на новую войну с северным соседом. Боевые действия вспыхнули в сентябре 1768 года. Однако победы османам эта война не принесла. Наоборот, после Кучук-Кайнарджийского мирного договора, подписанного в 1774 году, к России отошли обширные территории в Северном Причерноморье, а Крымское ханство получило независимость от прежнего своего колонизатора – Оттоманской Порты.

Некоторые признаки специальной операции имело и «народное» восстание под руководством Емельяна Пугачева. Бунт сильно осложнил внутреннее положение в империи и очень порадовал ее врагов, ведь первая Русско-турецкая война была в самом разгаре. Пугачев получал финансовую помощь от французов и турок. В частности, известно, что в начале 1774 года король Людовик XVI направлял своего эмиссара с 50 тысячами ливров для самозваного «Петра III» через Турцию, Крым и Северный Кавказ в Россию. Другое дело, что русская внешняя разведка, умело действуя в Стамбуле, этому вояжу сумела воспрепятствовать.

Документы, подтверждающие связь Емельяна Пугачева с французскими спецслужбами, попали в распоряжение секретной канцелярии весной 1774 года, при аресте полковника, командира Владимирского драгунского полка Франца Анжели, тридцати девяти лет от роду, по происхождению француза. На русскую службу он поступил в 1770 году, участвовал в боях Русско-турецкой войны и даже удостоился награды – ордена Св. Георгия 4-й степени.

Чувствуя себя в полной безопасности, Анжели осмелел и стал чуть ли не в открытую встречаться с французскими офицерами, попавшими в плен к русским в Польше. После этого за ним установили наблюдение, но бравый полковник ни о чем не догадывался.

Изменив внешность и костюм, он тайно выехал за рубеж и вскоре вернулся обратно в Россию, но не один, а с помощником – неким графом Валисом, который выдавал себя за камергера Венского двора. По приказу Екатерины II, знавшей об операции своей разведки, шпионов нашли в Могилевской губернии и арестовали. После допросов их выдворили из страны, не подвергнув никакому наказанию…

Если кто и интересовал теперь господина Корберона, так это те люди, близкие к императорскому двору, которые были бы способны оказывать Франции услуги совершенно определенного рода.

Как правило, таких людей умелые вербовщики находят.

В них всегда есть некая червоточина. Что может заставить их изменить Родине? Да что угодно: жадность, глупость, трусость, слабоволие, болезненная жажда мести.

Надеясь на подобную находку, французский поверенный в делах уделил госпоже Аржановой в шифрограмме целых шесть предложений, довольно-таки длинных. Конечно, он не написал начальству о том, как, покоренный ее красотой пригласил дворянку из Курской губернии на танец и потом говорил ей комплименты в буфетной комнате за чаем. Корберон дал в отчете лишь профессионально точный психологический портрет молодой женщины. В нем умело сочеталось краткое описание ее внешности и черт характера, которыми, по предположению дипломата, она обладала.

Все это находилось в конце донесения, и Дорфштаттер невольно задержал взгляд на последних строчках. Он снова и снова перечитывал рассказ о решительном взгляде серо-стальных глаз, о светло-каштановых волосах, о гибкой, сильной фигуре, о привычке в минуты раздумья покусывать нижнюю губу, о хорошем, но несколько архаичном, книжном французском языке.

Незнакомка, словно живая, вставала перед глазами старшего шифровальщика и явно кого-то ему напоминала. От волнения у него запотели стекла очков и он протер их платком. Отто на всякий случай решил переписать для себя эти шесть сложноподчиненных предложений. Только после этого он отдал расшифрованный текст для изготовления двух копий: для канцлера графа Панина и для статского советника Турчанинова.

С копиистом, сидевшим в общей комнате за перегородкой, у окна, Дорфштаттер немного поговорил о русском языке, который начал усиленно изучать. Чиновник вызвался помогать ему и сейчас протянул очередной список русских слов по теме «Город», снабженных переводом на немецкий и транскрипцией. Отто поблагодарил его и вышел. Погруженный в глубокую задумчивость, он в коридоре чуть не сбил с ног истопника, тащившего вязанку дров. Но закрыв дверь кабинета, доктор математических наук бросился к столу, перечитал свою выписку из французской депеши и вдруг, расхохотавшись, хлопнул себя ладонью по лбу: перед ним лежало описание Амалии Цецерской!

Глава четвертая

Метель

Неизвестно, кто первым назвал Санкт-Петербург Северной Венецией. Действительно, три реки сразу омывали его набережные: величественная Нева, извилистая Мойка и Фонтанка, пошире, чем Мойка, но уже, чем Нева. Фонтанка в начале XVIII века как бы отгораживала град, заложенный царем Петром, от чахлых финских лесов и непроходимых болот и топей. К царствованию Екатерины II город шагнул далеко за ее пределы, хотя и застраивался там не каменными, а деревянными домами.

На сей раз вздумалось Анастасии гулять не по Невскому проспекту, а по набережной Фонтанки. Не переходя Аничков мост, она свернула на левую сторону и почти сразу увидела на другом берегу дворец, принадлежавший Шереметевым, – «Фонтанный Дом». Далее пошла она к Летнему дворцу, любимому жилищу покойной императрицы Елизаветы Петровны, и долго смотрела на это пышное строение, возведенное как раз на слиянии Мойки и Фонтанки. Пожалуй, в нем и вправду было что-то венецианское, изысканное, легкое и воздушное.

Но совсем не по венециански внезапно почернело низкое небо и холодный, пронзительный ветер закружил у ног Аржановой белую поземку. Она даже оглянуться но успела, как густо повалил снег, закрывая от нее сплошной пеленой Летний дворец, реку Фонтанку и ее набережную на той стороне с одинаковыми трехэтажными домами. Ветер все усиливался, и скоро Санкт-Петербург медленно, как тонущий корабль, опустился в пучину февральской метели – непроглядной, сырой, колючей.

Подхватив рукой подол платья, Аржанова заторопилась домой. Но путь от набережной к дому архитектора Земцова лежал совсем неблизкий. Она решила сократить его и пройти дворами. Однако за углом большого особняка ее чуть не сбил с ног бешеный порыв ветра, а снег ударил прямо в лицо. Глазам стало больно. Повернувшись к ветру боком, Анастасия побежала по узкой тропинке между сугробами.

Почему-то эта тропинка привела ее к глухой стене. Держась за кладку, молодая женщина с трудом пошла вдоль нее и вскоре обнаружила калитку. За калиткой был сад, за садом – пустырь, за пустырем – чей-то каретный сарай, за которым теснились покосившиеся бревенчатые хибарки. Больше в разгулявшейся метели не просматривалось ничего. Она поняла, что заблудилась.

Некоторое время она брела куда глаза глядят, как вдруг в безудержной пляске снега стали проступать каменные дома, хотя и не такие богатые, как на набережной. В окнах желтели огоньки, из труб валил серый дым и стлался, подчиняясь порывам ветра по самой земле. На крайнем строении Анастасия различила название: «улица Караванная».

Какие восточные караваны с верблюдами могут проходить по здешним лесам и болотам, ей было абсолютно непонятно. Еще более Аржанова удивилась, увидев дверь из полированного дуба с бронзовыми украшениями и наведенной сусальным золотом вывеской по-русски: «Волшебная лампа Аладдина», ниже то же по-французски: «La lampe magique d’Alladine», ниже – то же самое, но уже арабской вязью. Замысловатый сей декор напомнил Анастасии торговые заведения в Херсоне и Бахчисарае, принадлежавшие греческому коммерсанту Микису Попандопулосу, по совместительству – резиденту русской разведки в Крыму.