Читать книгу "Талант марионетки - Надя Дрейк"

– Проявишь в старом. Наш журнал готовит подборку очерков о Театре Семи Муз, и в первую очередь о его актерах.

Юноша тяжело вздохнул:

– Это то, чем занимается желтая пресса?

– Это то, чем будешь заниматься ты. – Дым мягким облаком окутал комнату, и Франсуа закашлялся. – Личности актеров всегда окружены загадками и тайнами. Ты хотел тайн? Ты их получишь. Расскажи о каждом из них, посмотри все текущие спектакли, узнай то, чего не знает еще никто. Мадлен Ланжерар, Этьен Летурнье, Аделин Баррон, Марианна ван дер Меер, Себастьен Деруссо, Марк Вернер, Софи Роше…

Паскаль Вер сделал в воздухе неопределенный жест рукой, показывая, что имя им легион, и строго посмотрел на журналиста поверх толстых стекол очков. Тот кивнул и даже что-то черкнул в своем блокноте – для вида, конечно, эти имена и так были на слуху у каждого.

– О них уже писали все кому не лень. Однако в этом театре есть о чем написать. Я давно слежу за происходящими там событиями, и смерть Клоди – только одно в их череде.

– Ты будешь со мной спорить? Напиши так, как еще никто не писал. Найди что-нибудь новое. Поработай мозгами в конце концов, а не только авторучкой.

Франсуа всегда пользовался карандашом – его можно было стереть, – но сейчас решил этого не уточнять.

– Ну, что сидишь? У тебя мало работы? – Паскаль Вер начал раздражаться, и журналист поспешил ретироваться.

Уже сидя за своим столом и напрасно переводя бумагу под карандашом, он с упрямством думал, что и из этого задания можно будет сделать что-нибудь интересное. Если в отличие от «Ля ви» или «Вог» он будет писать не о любовницах Летурнье, а… О чем? Грифель карандаша сломался от сильного нажатия, и Франсуа отбросил его в сторону. Театр Семи Муз известен новаторским подходом, яркой драматической игрой, неожиданными взглядами. Его актеров не раз называли самыми лучшими, талантливыми и необычайно одаренными… Франсуа и сам видел подтверждение этих слов на сцене: любой спектакль стремительно затягивал его с первой же минуты, едва занавес поднимался, а затем выбрасывал на берег опустошенного, без единой мысли в голове. Они приходили уже потом, на следующее утро, когда он сидел на работе за этим самым столом, сжимая голову руками, и думал, как облечь в слова увиденное на сцене. Он сам не понимал, что такого особенного в этом театре, хоть и предпочитал его многим другим. Может быть, стоит воспользоваться шансом и заглянуть в те дальние уголки закулисья, где он еще не бывал?

– Эй, Франсуа, ты так сидишь уже полчаса! Опять Вер всю плешь проел? – окликнул его коллега, деливший с ним стол. Точнее, угол стола, поскольку остальная поверхность столешницы была завалена бумагами.

– Наоборот, – загадочно протянул Линьер. – Поручил кое-что интересное.

– Поиграешь в детектива? – В редакции давно уже знали о его увлечении загадками и расследованиями, да и сам Франсуа не прятал книги Гастона Леру и Артура Бернеда, которые почитывал на досуге.

– Если бы, – он пожал плечами и рассмеялся. – Всего лишь побуду биографом некоторых известных особ.

– Пфф!

– Это каких же?

– Вы все их знаете: это актеры Театра Семи Муз. Скучная работенка!

Быстрый перестук пишущей машинки вдруг прервался, и машинистка, смущенно глядя на Франсуа из-под ресниц, пробормотала:

– А ты сможешь достать мне автограф Этьена Летурнье?

Заверив ее, что это не составит труда, Франсуа подумал про себя, что подобное задание сулит ему множество незабываемых встреч с самовлюбленными и капризными актерами, окруженными поклонниками обоих полов, и с вечно недовольной, спешащей и не способной решить простейшие проблемы администрацией. А день только начинался…

* * *

Посреди репетиционного зала на небольшой сцене стоял стул. Разумеется, это был не просто стул, а королевский трон, однако внешне он ничем не отличался от еще двух рядов таких же, отодвинутых к стене. Режиссер Жером Дежарден, сидящий в окружении кипы бумаг, закинул ногу на колено и что-то увлеченно писал в своем помятом блокноте. По стеклу стакана с остывшим кофе, который режиссер небрежно поставил возле себя, скатилось несколько капель, и темно-коричневые разводы замарали бледно пропечатанное заглавие: «Король Лир».

…Я этот перл бургундским господам

За многоводный край их не отдам.[9]

– Хм… – пробормотал Дежарден.

Он отложил в сторону лист с мелким машинописным текстом и сосредоточенно посмотрел на актеров. На троне восседал король Лир. Ему было слегка за пятьдесят, он обладал подтянутой, почти не располневшей фигурой, разве что щеки его начали заметно отвисать, волосы седеть, а у губ и глаз появились мелкие морщинки. Одет он был совсем не так, как следовало бы монарху: простой клетчатый пиджак накинут на плечи поверх белой рубашки, ворот расстегнут, короля звали Марк Вернер, и он, ссутулившись, погрузился в пьесу, пока молодой Король Французский выступил вперед к престолу и встал на защиту возлюбленной.

– …За многоводный край их не отдам, – повторил он и выжидательно повернул голову к режиссерскому креслу.

– Себастьен, ты что на меня смотришь, дальше! – поторопил его Дежарден. – А то мы до наших дам так и к концу дня не дойдем, – он усмехнулся и послал воздушный поцелуй в угол зала, где возле чеховского кресла и оставшихся после «Клеопатры» пальм стояли три прекрасные дочери короля Лира. Сестрами их назвать можно было, только сделав огромное усилие, – так непохожи друг на друга были эти актрисы. Высокая и худая старшая сестра Мадлен Ланжерар неотрывно глядела перед собой на воображаемый зал, где находился король. Миловидная шатенка Аделин Баррон листала свой экземпляр текста, сосредоточенно нахмурив брови, а младшая – Корделия с бельгийской фамилией ван дер Меер – крутила в тонких пальцах серебряный портсигар и нетерпеливо постукивала по нему ноготками.

В тесный репетиционный зал набилось немало народу: помимо королевского семейства здесь расположилась и вся королевская свита, и двор. Кто-то сидел на полу, подобрав под себя ноги, кто-то перегнулся через плечо Аделин и торопливо повторял текст, герцоги Бургундский и Корнуэльский курили в углу сцены возле античной колонны. Позади режиссера на заднем ряду сидели две девочки из массовки. С какой целью Дежарден позвал их к утренней десятичасовой репетиции, им было неясно, и теперь одна из них – новенькая Жюли Дигэ – с интересом рассматривала окружающих, пытаясь никого не упустить из виду, а другая изо всех сил боролась со сном. Несмотря на столпотворение, в зале стояла полная тишина, в которой реплики актеров отражались от низких стен и зависали в душном воздухе. От любого покашливания Дежардена все замирали, он же будто и не замечал этого, глядя либо в текст перед собой, либо на актеров.

Корделия, простись с двором суровым.

Ты лучший мир найдешь под новым кровом, —