Читать книгу "Любовные декорации - Фелиция Флакс"

— Почему? — всплеснула руками изумленная Джемма.

— У вас глаза точь-в-точъ такого же цвета, как и эти дивные колокольчики.

Джемма не успела ничего ответить, как коротышка исчез, словно улетучился, оставив ее наедине с цветами. Она растерянно смотрела на колокольчики, и в голове почему-то вертелся дурацкий вопрос: сколько же в корзине поместилось этих цветов? Может быть, пересчитать?

Она раздраженно отмахнулась от вздорной мысли и вдруг заметила крохотную записочку, перевязанную тонкой ленточкой. Слова в записке практически повторяли слова исчезнувшего веселого коротышки:

«У тебя глаза цвета колокольчиков. Самые красивые глаза на свете».

Джемма едва не выронила записку. Внутри вдруг что-то сдвинулось с места, застонало, забилось, затрепетало.

Ожило.

Записка не была подписана, но она знала, кто ее написал. Джемма склонила голову набок, опять принимаясь рассматривать цветы, И вдруг обнаружила еще одну записку, спрятанную среди колокольчиков. Она оказалась короче первой:

«На дне корзины — сюрприз».

Губы у Джеммы задрожали от радостного щекочущего чувства — точно такого же, которое в детстве охватывало ее в канун Рождества.

Она опустила руку в корзину и пошарила. Рука наткнулась на крохотный бархатный футляр. Когда Джемма открыла его, улыбка на ее губах умерла.

Она смотрела на камень в кулоне, оправленный в белое золото. Камень был синим-синим, холодным и сверкающим, вобравшим в себя всю ледяную лазурь небес.

Сапфир…

Под сапфиром обнаружилась третья записка: «Это — не плата и не взятка. Это — попытка поймать счастье за хвост».

Джемма второй раз не рискнула притрагиваться к роскошному камню, о который боялась то ли обжечься, то ли порезаться. Это не ее камень и никогда им не станет. Марк Девитт ошибся.

Она опустилась на стул и вырвала из блокнота листок. Нужные слова написались сами:

«Счастье — создание бесхвостое. А блеск драгоценных камней его только отпугивает».

Она вложила записку в футляр. Его запихала в бумажный пакет из-под чизбургера, старательно заклеив скотчем. Через пять минут пакет оказался у первой секретарши Девитта, которой было велено вручить его президенту. Передать лично Джемма Торрел наотрез отказалась.

Еще через четверть часа футляр был ей возвращен обратно с новой запиской, неожиданно длинной:

«У Джеммы Торрел и у счастья глаза одного цвета — сапфира. Нарушить это магическое триединство никак нельзя».

Джемма покачала головой и села писать новую записку:

«Нет никакого триединства. Джемма Торрел сама по себе, счастье — само по себе, сапфир — сам по себе. Пожалуйста, не присылай его обратно».

Она снова отнесла футляр секретарше. Та взглянула на Джемму с настороженным подозрением, с каким обычно смотрят на душевнобольных. Но футляр взяла. И даже вопросов не задала.

Через десять минут футляр благополучно вернулся обратно к Джемме.

«Я не беру чужого».

Джемма поняла, что ей все же придется встретиться с Девиттом лично.

8

Девитт как будто ждал ее. Стоял возле стола, скрестив руки на груди, и смотрел на дверь. Джемма безмолвно прошла в кабинет и положила футляр на стол. Марк потянулся к нему, вынул кулон с сапфиром и, держа на раскрытой ладони, всмотрелся в его синеющую глубину.

— Считается, что сапфир — камень богов, — произнес он задумчиво.

«Вот и оставь его себе. Ты ведь бог», — хотелось резануть Джемме, но она не позволила себе вызывающих реплик.

Сейчас.

— А я — чересчур земная, — ответила она. — Избавь меня от подобных дорогих презентов. Они для богинь, а не для простых секретарш, у которых руки выпачканы черным грифелем.

— Правда? — высоко изломил бровь Девитт. — Они у тебя выпачканы грифелем?

Джемма безмолвно показала ему свои ладони: на подушечках указательных пальцев обеих рук отчетливо виднелась въевшаяся от тщательной растушевки грифельная пыль.

— А я раньше не замечал этого. — Девитт смотрел на ее ладони таким взглядом, от которого у Джеммы участилось дыхание, подскочило давление и помутнилось сознание.

Ее ручки вдруг очутились в его руках. Джемма запоздало дернулась. Глаза у нее вспыхнули, отразив блеск сапфира.

— Никогда не встречал ничего более возбуждающего, — шепнул Марк, поднося ее пальчики к своим губам, — нежные розовые пальчики, перемазанные черным грифелем. Вы снова рисовали карикатуру, мисс Торрел?

Джемма с широко распахнутыми глазами покачала головой. Да, она рисовала, но не карикатуру.

И не портрет. Наверное, то, что она нарисовала, можно было назвать пейзажем. Очень мрачным…

— И что же тогда? — Язык Девитта лизнул подушечку указательного пальца на ее левой руке.

Джемма с протестующим вскриком выдернула руку. Она пришла сюда не для того… не для этого… Для чего она пришла? Ах, да, отдать сапфир.

— У меня много работы, — процедила она на безопасном расстоянии. — Я ухожу к себе.

Она заставила себя сделать шаг к двери, но голос Девитт остановил ее:

— Ты кое-что забыла, Джемма.

— Нет. — Она сделала еще один шаг, не оборачиваясь.

— Джемма…

— Богу богово, мистер Девитт, а Джемме Торрел ничего не надо…

От тебя.

Она этого не сказала, но он, конечно же, догадался об окончании этой недосказанной фразы. Она не видела его лица. И радовалась этому обстоятельству. Еще три шага — и она скроется за дверью. Окунется в спасительное серое марево тусклого коридора.

— Принеси мне то, что ты нарисовала, — донесся до нее голос босса. — Это приказ, Джемма…

Она буквально выпала за дверь, едва-едва переводя сбившееся дыхание. Приказ…

Джемма неуверенно шла к себе, стараясь шагать ровно и прямо, чтобы ее не приняли за нетрезвую. Ноги же у нее подрагивали в коленях. В голове клубилась пустота. И только одна бешеная мысль бесновалась в темном вакууме: сапфир все-таки остался у Девитта!

Марк получил рисунок Джеммы Торрел, который он приказал ей показать.

По факсу.

На листе была изображена аккуратная могила. На широком мраморном надгробии красовалась эпитафия на латыни (разумеется!): «Hie iacet…»[3]

Увидев имя покойного, Марк сразу потянулся к кнопке коммутатора.

— …Когда он умер? — коммутатор был неестественно тих.

— Вчера. — Джемма подняла голову от другого рисунка, с трудом отрывая взгляд от рисованных ониксовых глаз. — После непродолжительной болезни. Его смерть была легкой.