Читать книгу "От себя не убежишь - Дина Аллен"

Когда дело дошло до десерта, то Джек не удержался и, глядя, с каким упоением Глэдис смакует удивительно вкусное мороженое с клубникой и ананасом, заявил:

– Если я скажу тебе, чего мне сейчас больше всего хочется, то почти уверен, что ты покраснеешь.

– Я и так покраснею, если ты будешь смотреть на меня таким сладострастным взором, – отозвалась Глэдис, облизывая ложечку.

– Ты почти угадала мое желание, – вздохнул Джек и, взяв ее левую руку, поцеловал тонкие пальцы.

– Кажется, воздух Парижа производит такой странный эффект, что я тебя просто не узнаю.

– А на тебя он разве не действует?

– Что ты хочешь этим сказать?

И тут Джек вдруг так смутился, что Глэдис стало его жалко, тем более что она всегда знала, как он к ней относится. Если бы она когда-нибудь влюбилась в него по-настоящему, то лучшего мужа – любящего, преданного, надежного – нельзя было бы и желать!

– Ты не согласишься поселиться со мной в одном номере? – наконец с трудом выговорил он.

Глэдис ждала чего-то подобного, однако на мгновение все же дрогнула и призадумалась. Джек с таким напряжением ждал ответа, что она не захотела его мучить, а потому улыбнулась и кивнула.

– Почему же нет? А то еще потеряемся в этом огромном городе и не успеем вернуться домой!

Каким же восторгом вспыхнули ясные глаза Джека, с какой радостью он принялся целовать ее руки! Затем они покинули ресторан, взяли такси и поехали в гостиницу, расположенную в историческом центре Парижа.

И вот тут, как ни старалась Глэдис придать себе самый невозмутимый вид и не обращать ни на кого внимания, все же не удержалась и, проходя через холл к лифту, бросила на портье быстрый испуганный взгляд.

Но этот пожилой француз, с пышными завитыми усами а-ля Мопассан, словно сошедший с фотографий прошлого века, вдруг улыбнулся ей такой понимающей и добродушной улыбкой, что она сразу повеселела и в ответ едва не показала ему язык.

Номер оказался великолепный – высокие лепные потолки с фресками, роскошные хрустальные люстры, зеркало над настоящим камином и мебель в стиле галантного восемнадцатого века, с гнутыми ножками и шелковой обивкой. Картины, висящие на стенах и изображающие сладострастные забавы античных богов, выглядели подлинниками. Окна были огромные, во всю стену, причем одно из них выходило на балкон, с которого открывалась настолько чарующая панорама ночного Парижа, что у Глэдис перехватило дыхание. А неподалеку белел силуэт собора Святого Сердца с его знаменитыми яйцеобразными куполами.

Пока она стояла, опершись на перила, сзади неслышно подошел Джек. Обняв за талию, он зарылся лицом в ее распущенные волосы, а затем медленно повернул к себе лицом и осторожно поцеловал в губы. Глэдис вздохнула и неуверенно погладила его по щеке…

Затем они направились в ванную, где преобладали голубые и золотистые цвета.

– Ну что ты делаешь, – смущенно лепетала Глэдис, отводя его руки, пытавшиеся расстегнуть ее платье. – Я и сама могу… А ты уверен, что, пока мы будем в ванной, к нам никто не войдет? Ведь ты же заказал шампанское.

– Мы находимся в городе влюбленных, – усмехнулся Джек, – можно даже сказать, в мировой столице любви. Здесь все понимают, что такое страсть и желание, а потому снисходительны и учтивы. Подожди, я включу воду…

Он был так нетороплив, нежен и деликатен, что Глэдис постепенно осмелела. И они принялись ласкать друг друга легкими, дразнящими прикосновениями, шелковистыми от ароматного мыла «Камэй». Потом Джек вытер ее досуха, перенес в спальню и положил на кровать. Полузакрыв глаза и ощущая пленительную истому, Глэдис наблюдала за всеми его действиями, пока не произошло нечто неожиданное – Джек вдруг дернулся, застонал от досады и боли и замер…

Ночи любви у них так и не получилось, поскольку дала о себе знать застарелая травма, полученная им еще во время службы в морской пехоте. Впрочем, они так замечательно провели время, что им некогда было об этом жалеть.

Воскресным утром Джек устроил ей замечательную экскурсию по Парижу. Начали они с Дома инвалидов, где, перегнувшись через перила балюстрады, долго рассматривали гробницу самого знаменитого француза – Наполеона. Это был склеп, посередине которого, на сером постаменте, стоял большой саркофаг, сделанный из темно-красного камня. Верхняя поверхность саркофага была изогнута в виде гигантского каменного свитка и мерцала зловещими бордовыми бликами в свете неярких светильников. А по стенам самого склепа, среди трофейных знамен, покорно свесивших обветшалую бахрому, располагались двенадцать аллегорических фигур, символизирующих наиболее известные победы императора.

Затем Джек повез ее к Новому мосту, на середине которого стоял конный памятник самому популярному королю Франции Генриху IV, а прямо за мостом высилось самое знаменитое сооружение Парижа. Серовато-черный фасад с двумя четырехугольными башнями и острым готическим шпилем, в нишах фасада стоят статуи многочисленных королей, а сверху свешивают свои уродливые головы химеры, бросающие вниз, на людей, хищные взоры каменных глаз, – именно таким запомнился Глэдис собор Парижской Богоматери.

– Кстати, – заявил Джек, когда они оказались на крыше собора. – Вон там, слева, находится тюрьма Консьержери, в которой, дожидаясь казни, сидела несчастная Мария Антуанетта, жена… впрочем, к тому времени уже вдова Людовика XVI. А ты знаешь, что в нее был безумно влюблен один шведский офицер? Он отчаянно пытался спасти обожаемую королеву, для чего и организовал бегство всей королевской семьи из Франции, которое не удалось по чистой случайности, из-за рокового стечения обстоятельств.

– Короля по портрету на банкноте опознал сын какого-то почтмейстера, – вспомнила Глэдис.

– Совершенно верно.

– А что стало с тем шведским офицером? – заинтересовалась она. – Кстати, а он действительно был возлюбленным Марии Антуанетты?

– Скорее всего, да, хотя историки на этот счет расходятся во мнениях, – сказал Джек, немного поразмыслив. – Но очень жаль, если между ними так ничего и не было. Представляешь себе: такая любовь, можно сказать, у подножия гильотины, и…

– И что?

– И нечего вспомнить в последние мгновения жизни! Королева была казнена по совершенно гнусному, абсолютно надуманному обвинению в совращении собственного сына. А шведский офицер, вернувшись на родину и дожив до старости, однажды был вытащен из кареты и растерзан взбунтовавшейся толпой. Ну ладно, хватит о грустном. Становись лучше вон к той химере, а я тебя сфотографирую.

Глэдис подошла к химере. Но, всмотревшись в ее ужасную морду, с визгом отбежала и спряталась за Джека.

– В чем дело? – удивился он.

– Она очень страшная, уродливая и противная! Хочу у другой.

– Ну, тогда сама выбирай.

Глэдис выбрала химеру «с видом на Люксембургский дворец», хотя Джек и уверял ее, что задний план все равно получится цветным, расплывчатым пятном.