Читать книгу "Такси! - Анна Дэвис"

В окошко слева постучали. Наклонившись, он разглядывал меня. Потом вопросительно вскинул бровь.

— А вы серьезно?

— Не знаю.

— На чашечку кофе зайдете?

— Да.

Килберн. Или Хемпстед — если вы спросите мнение агента по недвижимости. Я высадила девчонок на Динхем-роуд возле высокого викторианского особняка с террасой. Похоже, там назревала вечеринка — трое парней тащили к дому хозяйственные сумки. Девицы с собой бутылочку не захватили — с них уже явно хватит. Я смотрела, как они устремились к дому, а сама нашаривала красный мобильник. На крыльце стояла дама в брючном костюме и рассылала всем воздушные поцелуи. Если не ошибаюсь, появление девиц ее в восторг не привело.

Я проверила сообщения на красном мобильнике. Джонни звонил дважды: первый раз — умолял прийти, второй — посылал на хрен.

Я не могла не работать этой ночью, но и махнуть рукой на Джонни было нельзя. Только не тогда, когда он в таком состоянии. Я завела мотор. Может, по дороге к нему еще кого-нибудь подвезу.

Джонни ехал на мотоцикле. Это и стало роковой ошибкой. Все остальные были в легковушках — кроме, разумеется, водителя грузовика. Все оказались в броне, в укрытии — и только Джонни остался совсем беззащитным. Не знаю всех подробностей — их так и не удалось из него выудить. Не думаю, что он мог бы рассказать все, даже если бы захотел. Джонни говорил, что ничего не помнит. Знаю только, что произошло все на М4 — а там несутся на больших скоростях. Столкнулось несколько автомобилей, и в самом центре этого месива оказался Джонни. Еще я знаю, что вспыхнул огонь.

Джонни был весь в кусках. Ожоги, осколки, переломанные кости, разорванное мясо. Он был без сознания, когда его везли в операционную, и потом еще долго не приходил в себя. Все готовились к худшему. Но произошло настоящее чудо: он открыл глаза, он помнил свое имя и имена родных, помнил свой возраст и размер обуви. Он мог сказать, сколько пальцев ему показывают, и прочитать «Отче наш». Он был все тем же Джонни Джорданом.

Только когда Джонни вернулся к матери для окончательного выздоровления, дали о себе знать более глубинные травмы. Джонни спал весь день, а проснувшись, сидел без дела в потемках. Обе его гитары покоились в своих футлярах, в недрах гардероба. Причина депрессии была очевидна. Вы бы не впали в депрессию, отними у вас кто-нибудь лицо, всучив взамен лоскутное одеяло? Но и это еще не все. С Джонни случались припадки бешенства, и тогда он орал всякие мерзости своей старенькой маме и швырял в нее костылями. На него накатывали такие приступы головной боли, что он выл и колотил сам себя кулаками. Миссис Джордан пришлось обращаться за помощью. Джонни отправили на обследование.

От головной боли ему прописали парамакс — сильнодействующую смесь парацетамола и кодеина. Его спрашивали, случаются ли у него провалы памяти. Джонни сказал, что не случаются, и все остались очень довольны. В конце концов он дошел до кабинета психолога — специалистки по черепно-мозговым травмам. Она посоветовала ему соблюдать режим — вставать в восемь утра и совершать прогулку. Сказала, что привыкать ко всему надо постепенно, шаг за шагом возвращаясь к прежней жизни. Он ненавидел эту самодовольную дамочку с ее маленькими чистенькими ручками, с ее опрятными шелковыми шарфиками — но сеансы начали приносить пользу. Джонни вернулся в свою старую квартиру возле «Слона». Он ел отварные овощи и ходил в бассейн. Он снова взял в руки гитару — не «Гибсон», заменивший на сцене тот псевдо-«Стратокастер», а старую бренчалку, которую купил еще в детстве. И снова начал играть. Это оказался самый трудный барьер — Джонни боялся, что играть больше не сможет. Но выяснилось, что у него только немного охрип голос — и все. Психолог объявила, что гордится им.

Какое-то время он не подходил к телефону. Не был готов к возвращению в музыкальный мир. Но когда звонить стали все реже и реже, Джонни понял, что в студии пора появиться — если, конечно, он намерен спасти свою карьеру. Ведь он был профи. Давно уже миновали времена «Капоне» и джаз-бэнда в Нью-Йорке, но он и теперь неплохо зарабатывал игрой на гитаре. У Джонни были и связи, и мастерство. Как правило, он работал в студии, но больше всего любил выступать, когда перед ним была толпа народу и ему подпевали сладкоголосые подростки в шортиках. Джонни нюхал кокаин, его окружали фаны — настоящая звезда рок-н-ролла.

В тот день, когда ему предстояло снова взяться за работу, Джонни будто вернулся в школьные годы, но быстро почувствовал, что что-то не так. В студии его чествовали как героя, но едва он выходил за дверь, как возникало навязчивое подозрение: наверняка все только его и обсуждают. Те две девчонки-аккомпаниаторши — о чем они шушукаются? Ясное дело, сплетничают о нем! Целое утро дымили сигаретами и гоняли кофе, но вот наконец все было готово. Джонни надел наушники, включили запись…

Откуда, черт побери, взялась эта дрожь? Джонни едва мог удержать медиатор — о том, чтобы попадать на нужные струны, и мечтать не приходилось. А этот пот? Он стекал по лицу прямо на золоченую поверхность «Гибсона». Его же и на сцене пот никогда не прошибал, не то что в студии! Тони сказал, чтобы он не волновался — пусть прервется минут на пятнадцать и глотнет свежего воздуха. Все прекрасно всё понимают.

От перерыва толку не оказалось. Только дрожь стала еще хуже. Джонни увидел свое отражение в стеклянной перегородке — клубок шрамов и полные ужаса глаза. Это испуганное животное… кто это? Неужели он?! Джонни перевел взгляд на Тони — и прочитал жалость на его лице. Тогда он вышел из кабины для прослушивания, отдал Тони гитару и ушел.

Я высадила старикашку с костылями и хозяйственной сумкой у станции «Ливерпуль-стрит». Шесть шестьдесят, без чаевых. Всего за ночь, стало быть, пятьдесят семь фунтов восемьдесят центов. И еще удивляюсь, что ничего не могу накопить. Я выключила оранжевый огонек и набрала номер.

— Джонни?

— Кэйти, ну когда ты появишься, а? — Голос как у умирающего.

— Минут через двадцать буду. Может, раньше.

Почему я позволяю так собой вертеть?

«Слон» и торговый центр «Замок» теперь были красные. Перекрасили разнообразия ради в прошлом году. Большой красный нос Южного Лондона. Слой, разумеется, нанесли только один, и теперь снова просвечивал розовый цвет. Неземной и неразрушимый.

Я свернула на Эпплтон-стрит и остановилась там же, где парковалась и в самую первую ночь с Джонни. Впереди стоял все тот же замызганный белый фургон. Не уверена, что он вообще двигался с места. Я оглядела бурую кирпичную стену дома: семь этажей, три окна. В окне Джонни горел свет. От волнения меня охватила какая-то слабость. Кажется, я вовсе не умираю от желания его увидеть — да и есть ли такое желание вообще?.. Как тонка и хрупка линия между двумя противоположностями.

Вытаскиваю сумку с деньгами из-под сиденья, запираю кеб, ключи заталкиваю поглубже в карман. Хрустит бумага — папино письмо. Я вхожу в дом и поднимаюсь вверх, плюнув на лифт и перескакивая через две ступеньки. Такое упражнение мне по силам.