Читать книгу "Сволочей тоже жалко - Виктория Токарева"

Стасик решил отбросить мусорные мысли, сосредоточиться на Ларе. Со своей короткой стрижкой она была похожа на мальчика-подростка. Большие глаза, трогательный профиль, чистая душа.

Чистая душа каким-то образом считывалась с ее облика.

Стасик взял такси и проводил Лару домой.

Лара пригласила Стасика на чай. Он боялся, что у Лары комната в коммуналке, тогда надо было бы идти по длинному коридору мимо общей кухни. И все обитатели кухни побросали бы свои дела и вывернули голову в сторону проходящего мужчины, а именно Стасика. Такое часто бывало в его практике, и, когда шел под этими брезгливыми взглядами, казался себе голым, позорным и отвратительным. Все на кухне понимали, что вот идет прелюбодей, грешник и сукин сын. При этом – немолодой, частично лысый и частично пузатый. Не хотелось быть поводом для грязного воображения.

Лара, слава богу, жила одна. Ни соседей, ни родителей, ни мужа, ни детей. Одна.

Квартира была очень чистая, дом – фундаментальный, с толстыми стенами. Не то что современные блочные строения, сложенные из плит, проклеенные смолой по наружным швам. Убожество и уродство. Стасик часто думал, что в случае землетрясения хватило бы одного хорошего толчка, чтобы все эти современные строения сложились как карточные домики. Хорошо, что Москва расположена не в сейсмической зоне.

– Хороший дом, – сказал Стасик, оглядываясь.

– Немцы строили, – ответила Лара.

После войны пленные немцы отстраивали Москву. Им было мало пройти войну, затеянную Гитлером, они должны были и дальше бултыхаться в долгом рабском труде. Но дело прошлое. Война кончилась сорок лет назад.

Лара ушла на кухню заваривать чай. Стасик позвонил Лиде.

– Я сегодня не приду домой, – сказал он. – Я у режиссера, за городом, мы работаем. Тебе его позвать?

– Зачем? – спросила Лида.

– Удостовериться, что я не вру. А если хочешь, я вернусь домой. Но это будет не раньше четырех утра.

– Ни в коем случае, – испугалась Лида. – Сейчас в электричках столько хулиганья. Обворуют и убьют. Сиди и работай. Главное – предупредил. Я не буду волноваться.

Стасик повесил трубку. С облегчением выдохнул. Он привык врать и врал легко, но все-таки от вранья его тело как будто покрывалось липкой испариной и хотелось встать под душ.

Вошла Лара с подносом. На подносе стояло несочетаемое: графинчик водки, белый хлеб и вазочка с вареньем.

– Ты сама варишь варенье или покупаешь готовое? – спросил Стасик.

– Мама закатки делает. Она каждое лето уезжает в деревню на промысел, привозит оттуда сто банок варенья и наволочку сухих грибов. И даже сама закатывает говяжью тушенку. Хватает на всю зиму.

На стене висел портрет мамы. Взгляд царицы.

– Она сильнее тебя, – сказал Стасик.

– Я рядом с ней стебель, – ответила Лара. – Вырожденка. В папашу.

– А папаша вырожденец?

– В какой-то степени. Как Некрасов. Отец – барин, а мать – дворовая девка.

– На самом деле? – удивился Стасик.

– А что такого? Он мог умереть десять раз: в тридцать седьмом во время чистки, в сорок первом – он прошел всю войну, в пятьдесят втором во время космополитизма. Но представьте себе, он жив. И это счастье. Маме есть кого ругать. Ей необходимо спускать на кого-то собак, спускать пар, иначе она взорвется. Но вообще, они хорошо живут. За меня переживают. Я – их единственная радость и боль. Вот так…

Стасику стало неудобно. Неведомые родители хотели для своей дочери стабильного счастья, полноценной семьи. А что он ей мог предложить? Случайную связь на месяц. На два… Дальше женщины начинали хотеть большего, начинали задавать вопросы. И вот тогда надо делать ноги. Смываться, иначе самого засосет. Разлука – это всегда боль, страдания. Но и страдания – тоже материал для творчества. В его профессии все шло на продажу, даже самое святое. Такая профессия.

Стасик остался на ночь.

Он спал укрытый покоем и какой-то неизъяснимой нежностью. Чистая душа, неопытное доверчивое тело…

Утром он проснулся ясным, молодым, без привычной копоти на душе. Как правило, после греха на него опускалось возмездие. А тут – никакого возмездия, как будто не было никакого греха.

Пили кофе с тостами. Подсушенный хлеб с земляничным вареньем. Французский завтрак.

Потом расстались. Ларе надо было ехать в театр на репетицию. А Стасику – возвращаться в свою привычную жизнь.

На другой день созвонились. Лара отчиталась о своем прожитом дне. В театре репетировали пьесу «Последний патрон» пожилого и бездарного драматурга Шермана. Актеры называли эту пьесу «Последний пистон». Видимо, пьеса была плохая и плоская – соцреализм.

К этому времени появились молодые творцы, предложившие другой уровень правды, ранее неведомый. А время шерманов кончилось, и шерманы выглядели так же нелепо, как динозавры – с гигантским туловищем и маленькой головой. Травоядные при этом. Кому они нужны?

Стасик сказал Ларе, что ничего не делал весь день. Не хочется. Он только что окончил двухсерийный сценарий, и у него послеродовая депрессия. Ему кажется, что он больше ничего не напишет.

– Тебе надо отдохнуть, – посоветовала Лара.

Стасик купил путевку в Дом творчества под Ленинградом. А через неделю к нему приехала Лара. В качестве подарка она привезла трехлитровую банку соленых белых грибов и индийскую книгу Камасутра. Что-то вроде самоучителя. Там было описано сорок или даже шестьдесят сексуальных позиций.

Лара и Стасик принялись штудировать Камасутру. Каждый день – новая позиция. Им мешало несерьезное отношение к делу. Большую часть времени они хохотали, а смех убивает чувственность. Какой может быть оргазм, когда хохочешь…

В общем и целом стало ясно, что Камасутра – для спортзала. Это своего рода гимнастика плюс акробатика, кому она нужна. В конце концов они остановились на самой простой и удобной позиции. Так, наверное, любили друг друга наши деды и бабки, барские дети и дворовые девки.

Лара отдавалась Стасику – вся, без остатка, а потом засыпала, угнездив свое лицо на его плече, где-то под ухом. Струйка ее дыхания щекотала шею. И опять он проваливался в покой и нежность, и не хотелось думать о том, что будет дальше.

А дальше срок пребывания кончился. Они вернулись в Москву.

Стасик ходил к Ларе каждый вечер. И как бы ни был труден его день, он знал, что в конце этого дня его ждет светлая комната, сияющая чистотой. И такая же Лара – для всех незаметная и незначительная, а для него – сияющая чистотой души и тела.

С собой он ее никуда не брал. Не хотел обнародовать их отношения. Не хотел, чтобы это дошло до Лиды.

Лара все понимала и терпела. Она была счастлива тем, что имела, что было только ее.

«О, если б навеки так было», – как поется в романсе. Но Стасик знал, что вечно так продолжаться не может. Любовь не стоит на месте. Она зреет и растет, как плод в утробе. И, в конце концов, должна либо родиться, либо погибнуть.