Читать книгу "Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер"

Они били животных. Можно сказать, избивали. Изо всех сил, одной рукой крепко прижимая к полу, а другой нанося удары. Приучать в конце концов удавалось, что да, то да. Но… как же они могли? Антония представила, что бьёт Томуса и чуть не получила инфаркт. Она схватила котика, прижала к лицу и начала его страстно целовать, будто вымаливая таким образом прощение у тех уже давно умерших зверей.

А ведь это Таська ей напомнила… Звонит она как-то поутру, чтобы узнать, как дела у родителей и малыша Томуса, и вдруг спрашивает немножко робко:

— Мам, а что у него с туалетом… он… в нужное место ходит? Не гадит?

— Ну, было пару раз, сейчас уже нет! Он — умница!

— Ма… вы только его… не бейте, пожалуйста… если он…

— Что-о-о?! — Антония аж задохнулась. — Бить? Ты соображаешь, что говоришь? Когда это мы… — и осеклась. Дочь вздохнула:

— Ну, ты ж помнишь… я и подумала… не надо… он может быть слабенький…

Антонии тогда пришлось принять ударную дозу валокордина — так ей стало нехорошо, больно, страшно. Почему же в прошлом она была такой… ужасной? Почему ей не было жалко тех животных, а сейчас она просто умирает над этим Томусом с выпяченным подбородком и кривым прикусом? Почему? Что в ней изменилось? Отношение к животным? Отношение к жизни вообще? И как она могла быть чудовищем?

Да, в первый и последний раз в жизни Антония подумала о себе таким словом — чудовище. Это было ужасно. С одной стороны…

…А с другой — её обрадовали собственная эволюция и сознание, что она так поменялась в правильную сторону. Она потом очень много думала над собственной эволюцией и над чувством любви и милосердия в принципе. Сладко об этом думалось — с высоты нынешнего понимания и лёгкого презрения к тем, кто ещё на эти высоты не поднялся. Интересно было мысленно наблюдать за собой, как она, год за годом, поднималась к вершинам любви ко всему живому и сущему. Это было красиво и очень духовно, нравственно. Этим можно было любоваться.

Словом, Томус очень сильно изменил жизнь Антонии, можно даже сказать, наполнил новым смыслом. Поэтому в их доме был настоящий траур, когда котик умер. Было так плохо, так ужасно, что не хотелось дальше жить… Именно поэтому вскорости в доме появился Мурз: ну, невозможно как хотелось прижимать к себе тёплое пушистое тельце, слушать его мурчание и носить на руках. Мурз был крепкий и здоровый, «из скандинавов», как любила подчёркивать Антония. Любовь вспыхнула с новой силой.

Именно эти два существа — Томус и Мурз, натолкнули её на мысль «поговорить» с дочерью и донести до неё всё то, что Антония о ней думает, с помощью котов. И этим самым нанести весьма-весьма болезненный удар.

Таська с самого малолетства была сумасшедшей кошатницей. Дошкольницей она ходила по округам «спасать котят»: девочка была убеждена, что везде есть выброшенные злыми людьми кошачьи детки, которых надо спасать и нести домой. Пару раз притаскивала… К счастью, у малюток оказывались вполне живые и заботливые мамаши, кормившие деток своим молочком. Дочь каждый раз горько плакала, когда ей приходилось расставаться со «спасённым».

Когда ей было лет пять или шесть, у них в доме стали появляться коты с постоянной пропиской. Сначала кто-то не шибко умный из приятелей принёс котёнка в подарок, а потом, после трагической гибели первого котяры из-за падения из окна, как-то уже повелось, что в доме должно быть хвостатое животное. Гошке было всё равно, а Тася прямо умирала от счастья из-за каждого усатого. Смешная, она пыталась сочинять стихи, посвящённые кошкам, она придумывала, что кошки — это такие боги, которые управляют всей жизнью на Земле. Стоило на улице услышать даже слабенько различимое «мяу», как Таська начинала тянуть шею, вертеть головой, метаться и искать «бедную кошечку».

Когда дочь стала уже совсем взрослой и чужой… да что там миндальничать — врагом она стала, натуральным, полноценным недругом, — Антонии пришла в голову потрясающая мысль: любимых дочкиных животных превратить в её ненавистников (в книге, разумеется), придумав особенную литературную историю. Это будет неприятно для дочери, даже больно, несомненно больно. А Антония не просто выскажет «фе», что, возможно, уже не очень и тронет Таську, но царапнет её кошачьми когтями прямо по сердцу. И плевать на то, что Томус, «судьбоносный» Томус, тот, кто буквально перевернул сознание Антонии, появился в их доме именно благодаря Таське. Можно сказать, она была его «крёстной мамой». Ну и что? Тем больнее будет гадине. Какие могут быть сантименты с врагами!

Неродная

Таська права, тысячу раз права, когда написала, что с самого детства узнавала в противных персонажах, сочинённых Антонией, себя, свои черты. Да, Антония черпала вдохновение «из дочери», подмечая её недостатки, пороки и всё, что ей нужно было для «лепки» отрицательных образов девчонок, девушек, молодых женщин. Зачем? Почему? О, это один из самых сложных вопросов, которые сама писательница очень не любила себе задавать, но они ей невольно приходили на ум… К тому же иногда она читала их в глазах близких людей. Они там, в глазах, булькали и полыхали, но ни один из этих людей не решался вслух и прямо задать Антонии вопрос. «Трусы, ничтожества» — думала, порой, она о них. Ведь боятся, а чего? Что она обвинит их в недалёкости и чёрствости? Что отлучит от себя и своего дома? Что посчитает за примитивных дураков? Или боялись попасть ей «на карандаш», стать предметом её вдохновения? Чёрт их знает, этих ничтожных людей, что ими движет, какая трусость мешает попытаться выяснить то, что им непонятно и интересно.

Но себе-то этот вопрос Антония задавала не раз. Однажды, много лет назад, она вдруг поймала себя на том, что придаёт некоторые черты своего младшего ребёнка очередному персонажу — неприятному, скорее, отрицательному. Удивилась даже тогда, помнится… И взялась анализировать собственные чувства и мысли по этому поводу.

Итак, признаться себе честно — это больно, но необходимо. Дочь получилась не такая, как мечталось, это правда. Антония фантазировала ещё во время беременности, отнюдь не ранней, от нового мужа, и намечтала девочку — вторую себя. Мальчик, лучший в мире мальчик, у неё уже был, так что не стоило рисковать: сильнее или даже так же, как Гошку, никакого мальчика она любить уже не смогла бы. А девочка имела шанс. Если бы соответствовала, если бы получилось такой, какой Антония её видела в грёзах.

Нет, не случилось. И внешность не та, и голос не такой, и натура совершенно иная. Какие там, к чертям, гены? Где они, эти мои гены? Ничего даже отдаленно напоминающего. В большой степени Таська лицом походила на женщин семьи Масика, а не сказать, чтобы Антония считала их красивыми. Руки, ноги — отца, кошмар же! Голос… Откуда с детства этот низкий, будто немножко прокуренный голос? Никакой звонкости, громкости, яркости, как у матери.

Иногда Антонии даже становилось совестно, что она так разглядывает и мысленно критикует собственного ребёнка. Устыдившись, она торопливо спрашивала Масика:

— А, правда, Таська у нас красотка? Правда, выделяется?

— Правда, — соглашался Масик, но потом, глядя с нежностью на жену, непременно добавлял: — Но ты всё-таки такая у меня красавица, что с тобой не сравнится никто!