Читать книгу "Летние обманы - Бернхард Шлинк"

Любовь Кейт была практичной. У ее отца, профессора истории в Гарварде, и матери-пианистки, постоянно уезжавшей в турне с концертами, дело воспитания их четверых детей было поставлено на деловую основу, как управление хорошо налаженным промышленным предприятием. Для детей нанимали хорошую няньку, они учились в хороших школах, брали уроки иностранного языка и музыки у хороших учителей и всегда встречали со стороны родителей поддержку во всех своих начинаниях. Они вступили в жизнь с сознанием, что добьются всего, чего захотят, что с мужьями и женами у них все сложится как надо, у тех тоже все пойдет без сучка без задоринки на работе, дома и в постели, а рядом с ними как бы заодно, подобно им самим, вырастут их дети. Смазкой, на которой крутились колесики этой семьи, служила любовь.

Для него любовь и семья были желанной мечтой, которую он взлелеял в душе, глядя на то, как брак его родителей — конторского служащего и водительницы автобуса — все больше погрязал в трясине озлобленности и крикливых скандалов, сопровождавшихся драками. Ему тоже перепадало от рукоприкладства родителей. Но он воспринимал побои как заслуженное наказание за какую-нибудь провинность. Когда родители начинали орать друг на друга, а затем перебранка переходила в драку, ему и его сестрам казалось, словно под ними проламывается лед и они проваливаются в прорубь. Его мечты о семейной жизни и взаимной любви были толстой коркой льда, на котором хоть пляши. В то же время в этих грезах надо было крепко держаться друг за дружку, как держались друг за дружку он и его сестры при виде разбушевавшихся страстей.

В Кейт он вложил свои упования на толстую корку льда. На званом обеде, устроенном во время книжной ярмарки в Монтерее, они оказались соседями за столом: молодая американская писательница, чей первый роман только что был куплен немецким издательством, и молодой немецкий писатель, чей первый роман только что с успехом вышел в Америке. If I can make it there, I’ll make it anywhere![9]Увидев свою книжку в витринах американских магазинов, он чувствовал себя окрыленным и с увлечением рассказывал соседке по столу о своих успехах и планах. При этом он был похож на неуклюжего щенка. Ей было весело и трогательно на него смотреть, а ему ее общество придавало уверенности. Он привык, что обычно притягивает внимание немолодых, добившихся преуспеяния женщин, вызывая у них желание взять его под свое крылышко; его это страшно раздражало. А тут им заинтересовалась Кейт, которая была немного моложе его и пока еще не сравнялась с ним в успешности. Мнение окружающих ее, казалось, не трогало. Когда он вдруг, к удивлению хозяина, поднялся из-за стола и пригласил ее танцевать, она весело согласилась.

В тот вечер он в нее влюбился. Она легла спать растерянная. При следующей встрече на книжном фестивале в Пасо-Роблесе, где Кейт пустила его в свой номер, он оказался вовсе не тем неловким мальчиком, каким она его себе представляла, а полным страсти мужчиной. Так ее еще никто не любил. Никто до него не обнимал ее так жадно, не льнул так крепко, не размыкая объятий даже во сне. Это была какая-то безоглядная, всепоглощающая разновидность любви, которой она еще не встречала, это пугало ее и влекло. Снова вернувшись в Нью-Йорк, он там остался, продолжая неловко и упорно за ней ухаживать, пока она не разрешила ему переехать к ней. В ее квартире места хватало. Опыт совместного житья оказался удачным, и через полгода они поженились.

Совместная жизнь постепенно менялась. Вначале оба работали рядом, за соседними столами, дома или в библиотеке и вместе выступали на публике. Затем у Кейт вышла вторая книга и стала бестселлером. Теперь она уже выступала одна. После третьей книги у нее начались разъезды по всему свету. Он часто сопровождал ее, но уже не желал принимать участия в официальных мероприятиях. Хотя Кейт и представляла его всюду как известного немецкого писателя, однако ни его имя, ни книга, которую он написал, никому не были известны, и ему были ненавистны любезности, оказываемые ему в качестве супруга Кейт. Он почувствовал, как она боится, что в нем говорит зависть к ее успеху:

— Я не завидую. Ты заслужила свой успех, и я люблю твои книги.

Точек соприкосновения в их жизни становилось все меньше.

— Так дальше нельзя, — сказал он. — Ты слишком подолгу отсутствуешь, а когда ты здесь, то возвращаешься домой выжатая как лимон, у тебя нет уже сил на разговоры, нет сил, чтобы любить.

— Я и сама замучилась от этой кутерьмы. Я уже почти от всего отказываюсь. Что мне делать? Не могу же я отвечать отказом на все предложения!

— Что же тогда будет, когда появится ребенок?

— Ребенок?

— Я нашел тест с двумя красными полосками.

— Это еще ничего не значит.

В первый тест Кейт даже не поверила и сделала второй. Став матерью, она тоже сперва не хотела верить, что придется что-то менять в своей жизни, и продолжала вести прежнюю жизнь, как до рождения ребенка. Но когда она вечером, вернувшись домой, брала дочку на руки, та начинала извиваться и тянуться к отцу. Этого Кейт не выдержала, и сердце ее затосковало по другой жизни, где будет только ребенок, муж, писательство, и ничего больше. В суете нового дня тоска забывалась. Но потом начала возвращаться, и чем больше становилась Рита, тем больше она крепла, и Кейт с каждым разом все больше пугалась.

Однажды вечером перед сном он сказал:

— Я больше так жить не хочу.

Тут она вдруг испугалась, что может потерять его и Риту, а жизнь с ними обоими представилась ей как самое дорогое, что есть у нее на свете.

— И я тоже. Я сыта по горло разъездами, читками, лекциями, банкетами. Я хочу быть с вами и писать книги и чтобы ничего больше.

— Это правда?

— Мне бы только писать, а кроме этого, мне нужны только вы. Все остальное мне не нужно.

Они попробовали жить по-другому. Через год оба поняли, что в Нью-Йорке это невозможно.

— Жизнь здесь тебя изматывает. Ты же любишь луга, и деревья, и птиц. Я приищу нам домик на природе.

4

После нескольких месяцев сельской жизни он сказал:

— Тут не только лужайка, и деревья, и птицы. Тут все живет и растет — дом почти что готов, Рита окрепла по сравнению с тем, какой была в городе, а на яблонях, которые мы с Джонатаном подрезали, зреет хороший урожай.

Они стояли в саду. Он — обняв Кейт, она — прислонившись к его плечу.

— Только моя книга все никак не подвигается к завершению. Разве что к зиме или к весне.

— Это уже скоро! Разве тут тебе не легче пишется, чем в городе?

— К осени будет готов первый вариант. Ты хочешь почитать?

Она всегда стояла на том, что книгу, над которой работаешь, нельзя никому показывать, о ней даже ни с кем нельзя говорить, а то накличешь неудачу. Он обрадовался, что она ему так доверяет. Он заранее радовался яблочному урожаю и сидру, который наготовит. Он уже заказал большой чан.