Читать книгу "Превратности любви - Андре Моруа"

Потом я начинал упрекать себя, что отпустил ее в Бретань. Но в силах ли я был ее задержать? Я заметил, что ее влечет туда какое-то роковое и неодолимое чувство. В моем воображении пронеслось несколько образов античных героинь. Я чувствовал, что она сама сожалеет о своем поступке и, однако, не может не совершить его. Я мог бы в тот день лечь на рельсы – ради встречи с Франсуа она с жестоким милосердием проехала бы через мой труп.

Под утро я попытался убедить себя в том, что это совпадение еще ничего не доказывает и что, быть может, Одилия даже не знает о присутствии Франсуа так близко от нее. Но я сознавал, что это самообман. На заре я уснул, и мне приснилось, будто я гуляю по какой-то парижской улице, неподалеку от Пале-Бурбон. На улице горел старинный фонарь, и я увидел перед собою быстро шагающего человека. Я узнал спину Франсуа, выхватил из кармана револьвер и выстрелил. Он упал. Я почувствовал облегчение и стыд. Тут я проснулся.

Через два дня я получил от Одилии письмо: «Погода хорошая. Скалы очень красивые. В гостинице я познакомилась с пожилой дамой, которая Вас знает; ее зовут мадам Жуан; у нее дом в окрестностях Гандюмаса. Я каждый день купаюсь. Вода теплая. Я совершила прогулки по окрестностям. Бретань мне очень нравится. Я каталась на лодке по морю. Надеюсь, что Вы не особенно скучаете. Вы развлекаетесь? Обедали ли Вы во вторник у тети Кора? Виделись ли с Миза?» Кончалось письмо словами: «Я Вас очень люблю. Целую Вас, дорогой».

Почерк был чуть покрупнее обычного. Видно было, что ей хотелось заполнить все четыре страницы, чтобы не огорчить меня, и что вместе с тем она не знала, чем их заполнить. «Она спешила, – думал я, – он ждал ее; она ему говорила: "Надо же все-таки написать мужу"». Я представил себе, какое должно было быть лицо у Одилии, когда она произносила эти слова, и не мог не восхищаться им. Я страстно жаждал ее возвращения.

XV

Неделю спустя после отъезда Одилии мне позвонила Миза:

– Знаю, что вы в одиночестве, – сказала она, – Одилия вас бросила. Я приехала к родителям, у меня тут кое-какие дела, кроме того, хотелось подышать парижским воздухом, но родители в отъезде, и вся квартира в моем распоряжении. Навестите меня.

Я подумал, что за разговором с Миза я, быть может, отвлекусь от страшных и бесплодных мыслей, которые не дают мне покоя, и мы с ней назначили встречу на тот же вечер. Она сама отворила мне; слуг она отпустила. Она показалась мне очень красивой; на ней было розовое шелковое дезабилье – точно такое же, как у Одилии, у которой она взяла образец. Я заметил, что она причесана по-новому и почти так же, как Одилия. После грозы погода переменилась, к вечеру стало холодно. Миза затопила камин и устроилась у огня среди груды диванных подушек. Я сел возле нее, и мы стали беседовать о наших семьях, об ужасной погоде, о Гандюмасе, о ее муже, об Одилии.

– Она вам пишет? – спросила Миза. – Мне она не прислала ни строчки, это нехорошо с ее стороны.

Я ответил, что получил два письма.

– Встретила она там кого-нибудь из знакомых? В Брест она ездила?

– Нет, – ответил я. – Брест довольно далеко от того места, где она живет.

Но вопрос показался мне странным. На Миза был браслет из синих и зеленых бус; я сказал, что он мне нравится, и взял ее за руку, чтобы рассмотреть работу. Миза склонилась ко мне. Я обнял ее за талию, она не отстранилась. Я почувствовал, что, кроме розового капота, на ней ничего нет. Она смотрела на меня лихорадочным, вопрошающим взглядом. Я повернулся к ней, приник губами к ее губам и, как в тот день, когда мы боролись, почувствовал на груди двойное упругое прикосновение. Она откинулась навзничь и тут же, у огня, на подушках, отдалась мне. Я не чувствовал к ней ни малейшей любви, но она будила во мне желания; кроме того, я думал: «Если я не овладею ею, она сочтет меня малодушным».

Мы вновь сидели у камина перед последним догоравшим поленом. Я держал ее за руку; она смотрела на меня со счастливым, торжествующим видом; мне было грустно. Хотелось умереть.

– О чем вы думаете? – спросила Миза.

– О бедной Одилии…

Она вспыхнула; на лбу у нее появились две резкие черты.

– Послушайте, – сказала она, – я люблю вас и теперь не желаю, чтобы вы говорили глупости.

– Почему глупости?

Она не решалась ответить и долго смотрела на меня.

– Вы действительно не понимаете, – проговорила она, – или только делаете вид?

Я предвидел все, что она скажет, и сознавал, что надо бы остановить ее, но мне хотелось знать.

– Действительно не понимаю, – ответил я.

– Вот как? – продолжала она. – А я-то думала, что вы все знаете, но слишком любите Одилию, чтобы расстаться с нею или хотя бы объясниться… Мне часто приходило в голову, что надо все вам рассказать. Но я подруга Одилии, мне это было трудно. Что ж! Теперь я люблю вас в тысячу раз больше, чем ее…

И она мне рассказала о том, что Одилия – любовница Франсуа, что это длится уже полгода и что Одилия даже просила ее, Миза, быть посредницей в их переписке, чтобы письма из Тулона не привлекли моего внимания.

– Вы понимаете, как мне это было тяжело… тем более что я любила вас… Неужели вы не замечали, что я уже три года люблю вас? Мужчины ничего не понимают. Ну теперь наконец все устроилось. Вот увидите – со мной вы будете счастливы. Вы заслуживаете счастья, и я так восхищаюсь вами… У вас чудесный характер.

В течение нескольких минут она засыпала меня похвалами. Меня это ничуть не радовало, я думал: «Какая тут во всем фальшь! Я вовсе не такой хороший. Я не могу отказаться от Одилии… Зачем я здесь? Зачем обнимаю эту женщину?» Ибо мы все еще сидели обнявшись, в позе счастливых любовников, между тем я ненавидел ее.

– Миза, как могли вы предать Одилию? Это ужасно!

Она взглянула на меня в недоумении.

– Ну это уже переходит всякие границы! – сказала она. – Вы ее защищаете, вы!

– Да, я считаю, что вы поступаете дурно, даже если поступаете так ради меня. Одилия ваша подруга…

– Была. Я ее разлюбила.

– С каких пор?

– С тех пор, как люблю вас.

– Но я все-таки надеюсь, что вы меня не любите… Что же касается меня, то я люблю Одилию такою, какая она есть, – (я вызывающе смотрел на Миза; она дрожала), – и когда я стараюсь определить, за что я ее люблю, я не в состоянии этого сделать… Вероятно, люблю потому, что мне никогда не надоедает быть с нею, потому, что для меня она жизнь, счастье.

Миза сказала язвительно:

– Вы оригинал.

– Пожалуй.

Она задумалась на мгновенье, потом склонила голову мне на плечо и проговорила с глубокой страстью, которая должна бы растрогать меня, не будь я сам влюблен и так же слеп:

– Что ж, я люблю вас и дам вам счастье наперекор вам самим… Я буду верна, преданна… Жюльен в Гандюмасе; он не докучает мне; вы можете, если хотите, приезжать ко мне и туда, потому что он по два дня в неделю проводит в Гишарди. Вы отвыкли от счастья, теперь вы убедитесь в этом; я вновь приучу вас быть счастливым.