Читать книгу "Панктаун - Джеффри Томас"

— Нет, не пойдешь! У нас есть работа. Мы художники… Этим мы и должны заниматься! Ты потратишь себя на разливание кофе, с которым справится и тот, в ком нет ни капли таланта, и ничего не оставишь для своего искусства.

— Нам нужны деньги, Тил! В идеальном мире ни одному художнику не пришлось бы подавать кофе нигде, кроме собственной гостиной, но…

— По крайней мере, дождись этого шоу… Дождись и посмотри, сколько внимания я смогу привлечь к своей работе. Официанткой!.. С тем же успехом можно снова пойти на улицы…

Нимбус отвела глаза и мрачно пробормотала:

— Может, так и следует поступить.

Тил непроизвольно шагнул к ней, наставил на нее палец.

— Не смей этого говорить!

— Я просто хочу тебе помочь…

— Не причиняй мне боль, помогая мне! Я серьезно, Ним… Даже и не думай пойти на это снова — особенно ради меня!

— Господи боже мой, это же ты приравниваешь честную работу официантки к проституции. Нам сейчас не до мечтаний… Мы можем быть тоскующими идеалистами сколько угодно, но только после уплаты по чертовым счетам! Нам нужно иметь дело с реальностью.

— То есть нереалистично считать, что я могу продать свою работу? Ты это имеешь в виду? Ты не веришь в то, что, если бы тебя заметили, ты могла бы стать уважаемой артисткой? Бог с тобой, Нимбус. Не знаю, на что я больше злюсь… На недостаток твоей веры в меня или недостаток веры в себя саму.

Он всегда был так страстен, так убедителен. Если бы только Тил смог использовать свой язык, ум и руки, чтобы защититься от неприятностей, думала Нимбус. Но ведь и у нее были руки и разум. Они оба слишком долго спали в своей слишком уютной постели. И вот теперь — стук в их дверь… И автоуборщик, вымывающий мечты.

Состоявшаяся через две недели в галерее «Хиллуэй» выставка «Уличное искусство» отвлекала Тила от того, что пока ему удалось наскрести лишь сто восемьдесят мьюнитов. Он провел несколько месяцев, не покладая рук трудясь над проектом для этого шоу, не уделяя внимания его снисходительному названию. Последние две недели он работал с заметно угасшим вдохновением, и сейчас Нимбус с облегчением наблюдала за тем, как восстанавливались его былые драйв и энтузиазм. Он нервничал, он раздражался, но все это было оттого, что он был воодушевлен. Она тоже была воодушевлена, потому что сегодня ей придется быть не просто артисткой, но настоящей частью произведения искусства.

Тил до самого конца возился со скрытой системой управления, снимая панели и осматривая путаное гнездо кабелей и шлангов, вентилей и плат. Нимбус, одетая в халат, поддразнила его: «Эй, а это тут зачем?» Она взялась за вентиль и согнула руку, словно поворачивая его.

— Ничего не трогай! Тут все под высоким давлением, ты же знаешь! Если эти шланги выйдут из-под контроля, весь музей превратится в одну большую уродливую картину Джексона Поллока!

— Кого?

Их амбициозный вклад в недельную выставку был озаглавлен «Станции пересадки, или Каждый человек — мученик». Снаружи он представлял собой огромный аквариум, собранный из легких прозрачных керамических листов, которые Тил нашел на заводской свалке по соседству. Они были забракованы из-за маленьких мутных пятнышек. Аквариум или террариум был разделен на несколько меньших комнат или клеток. А внутри этого крошечного прозрачного дома была Нимбус, выполняющая свои отрепетированные движения. Портрет ню, сошедший с холста.

Размеры, необычность и очаровательное содержание этой работы быстро сделали ее центральным экспонатом выставки, и Тил нагло ухмылялся, наблюдая за толпой народа, сбившейся вокруг причудливой клетки, чтобы поглядеть на ее экзотическую обитательницу. Да, он чувствовал себя слегка виноватым в том, что так доминировал на шоу, но ведь как только они сполна насладятся его работой, то пойдут и посмотрят все остальные. И он не собирался позволять своей вине помешать ему вкусить свой величайший триумф в качестве художника. Тут были настоящие критики. Владельцы маленьких галерей. Торговцы предметами искусства. И коллекционеры…

На Нимбус была лишь реалистичная жесткая маска, которую Тил отлил с ее собственного лица. В нее были встроены прозрачные линзы для защиты глаз и фильтр для защиты легких от краски. Необходимость этих приспособлений была более чем очевидна. В первом отсеке Нимбус, подобно зародышу, плавала в красной воде, словно в лоне, наполненном материнской кровью. Подобие пуповины закачивало воздух прямо в рот маски. Сперва она плавала, свернувшись калачиком, но потом начала пинаться во все стороны. В конце концов она приблизилась к панели, ведущей в следующий отсек, и открыла ее. Через нее из лона хлынула жидкость, а скрытые шланги со всех сторон обдали Нимбус фальшивой кровью. Зрители невольно отступили. Она отсоединила свою пуповину. Дверь за ней закрылась, перекрыв поток, а теперь и шланги перестали дергаться. Вся покрытая кровью, Нимбус была «рождена».

Из шлангов брызнула очищающая вода, и мужчины улыбались, глядя на то, как Нимбус под струями отмывает себя. Новая душа, вступающая в мир. Капли крови были смыты с волос на лобке. Вода оказалась слегка холодноватой, и ее соски стали твердыми, словно ластики. Подуло теплом, и Нимбус встряхнула своими длинными волосами у одного из воздушных потоков. Встала так, чтобы теплый воздух достиг ее лобка. Эрекцию почувствовал даже Тил, уже видевший все это.

Тогда он слегка скривился. Не было никаких сомнений, что в своем возбуждении он не одинок… Словно сидел в сумраке порнокинотеатра. Он заметил, как блестящие жабры одного из наблюдателей-нелюдей затрепетали чаще. То, что он чувствовал, было не ревностью, — идея с ее обнажением принадлежала ему. Она же сперва противилась, беспокоилась. Это он хотел, чтобы зрелище было столь же эротичным, сколь и заставляющим задуматься. И он чувствовал вину. Эксплуатировал ли он Нимбус? Не более, чем Ренуар эксплуатировал тех пышных рыжеволосых красавиц, которых писал так нежно, возразил он себе. С другой стороны, любуясь его работами, ему хотелось мастурбировать не меньше, чем восхищаться мастерством их создателя. Неужели он продавал тело Нимбус… Как когда-то делала она сама? Делало ли это его ее сутенером? Неужели это и было предложенным им убежищем от былого? Была ли эта клетка ее выходом?

Она делала это для него, и делала с гордостью. Но не могло ли быть так, что она тайно чувствовала себя использованной, униженной? Что она делала это скорее из любви к нему, чем ради самовыражения? В эти секунды он очень гордился ею, но и переживал в то же время. Было ли это искусством или же он просто подсознательно хотел доставить себе радость, заставив и других восхищаться его любовницей? Было ли это его величайшим достижением в качестве художника или же его окончательной деградацией как человека?

Он никогда не мог выразить это словами, но он должен был сказать ей, что он не такой, как ее предыдущие любовники, при первой возможности. Он отчаянно жаждал дать ей знать, что любит ее…

Только что рожденное человеческое дитя переместилось в следующий отсек. Это был внешний мир, и он бомбардировал ее цветами и раздражителями. Ветра хлестали ее. Краски всех оттенков брызгали на нее со всех сторон, смешиваясь в новые цвета на палитре ее тела. Плоть ее была непрерывно меняющимся холстом. Она кружилась, вертелась, танцевала. Взмахивала мокрой желто-голубой гривой. Волосы на ее лобке были зелеными. А теперь оранжевыми. Она нагнулась, чтобы позволить струе фиолетовой краски разбиться об ее ягодицы. Мужчины и даже женщины ухмылялись. Было ли это выражением высокой оценки или же знаком плотского желания?