Читать книгу "Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!» - Владимир Першанин"

Пулевые ранения в лицо, грудь, живот, перебитые руки, глубокие раны от немецких штыков. Он приказал своим помощникам вынести умершего пулеметчика. В углу лежали четверо пограничников и саперов, которые вряд ли протянут до вечера.

Когда пришел политрук, Фомиченко сразу заговорил с ним об эвакуации раненых. Изменяя своему обычному спокойствию, показывал рукой на самых тяжелых, путано объяснял характер ранений, почти кричал.

– Подбери слюни и не паникуй, – оборвал его Зелинский. – Наши будут здесь через пару часов. Или ты думаешь, Красная Армия не сумеет дать отпор фашистам?

– Хоть отпор, хоть запор, – неожиданно брякнул ефрейтор. – Люди помирают, вывозить срочно надо.

– Выйди на минуту и возьми себя в руки. – Политрук сверлил его тяжелым взглядом, слова ронял тихо и холодно. Затем, отвернувшись, обошел просторное помещение, время от времени останавливаясь: – Держитесь, товарищи… надо потерпеть. Скоро придет помощь, войска уже на подходе.

Если пограничники, более привычные к дисциплине, кивали головами, соглашаясь с ничего не значащими фразами, то саперы спрашивали в лоб:

– Когда нас вывезут? Некоторые уже кровью истекают.

– Помощь придет непременно. Я…

– Да что я? – перебил его сержант-сапер лет тридцати. – Вон парнишка лежит с тремя пулями в животе. Автоматную очередь словил, завонялся уже. У другого голову насквозь просадило. У меня плечо перебито, распухло как колода. Надо не ждать, а что-то делать. Если ничего не можете, позовите командира.

Пришел Кондратьев с перевязанной шеей, немец крепко помял ему горло. Кровь с лица смыл, но виднелись царапины, а кожа возле надорванного уха была смазана йодом. На плече висел трофейный автомат. Саперы ему верили, да и пограничники видели, что лейтенант человек решительный и попусту болтать не станет.

– Одну лошадь убили, – сказал он, – а на другой еще утром первых раненых в отряд отправили. Эвакуировать вас не на чем. Будем ждать помощи.

– Долго?

– Направили опытного сержанта наладить связь. А немцам мы неплохо вломили. С десяток возле траншей валяется, и дальше на поле еще лежат. Думали нахрапом взять, но хрен им! Перекусить, наверное, пора?

– Если бы спиртика для очищения нутра, то можно поесть, – ответил сержант с перебитым плечом. – Эй, санитар, можно спирта?

– Можно, – сказал политрук. – Понемногу.

И поторопился уйти из полуподвала, где висел густой дух запекшейся крови и человеческого пота.

Журавлев обходил траншеи. На юге, в трех километрах южнее, не прекращалась стрельба, доносились приглушенные взрывы. Там сражалась пятая застава, более многочисленная, где также работали саперы, кажется, два взвода. Видимо, немцы крепко навалились на нее, используют минометы и легкие пушки.

Глядя на издырявленный забор, выщербленные стены, Иван Макарович напряженно ожидал, когда нападающие подтянут артиллерию к его заставе. Даже легкая 37-миллиметровка способна развалить и поджечь старое здание, сложенное из сырца, обрушить дзот, траншеи. А еще минометы…

Старшина Будько кормил людей консервами, хлебом и картошкой, которую успел сварить. Бойцы, несмотря на потери, держались бодро, хотя в глазах сквозил вопрос: «Когда подойдут наши?»

Журавлев поговорил с сержантами Мальцевым и Колчиным. Один командир отделения погиб еще на рассвете, находясь на сторожевой вышке. На его место Иван Макарович поставил Костю Орехова, приказав принять отделение.

– Цепляй на петлицы угольники. Теперь ты сержант.

– Есть, – козырнул Костя. – Правда, в отделении всего шесть человек вместе со мной.

Николай Мальцев и его отделение спешно набивали диски автоматов, раскладывали в нишах гранаты. Михаил Колчин проверял пулеметы. «Максим» с издырявленным кожухом починить не удалось, одна из пуль погнула ствол. Оставались еще один «максим» и станковый ДС-39 на треноге.

Опасаясь, что артиллерия может разрушить оружейный склад, Журавлев приказал перенести ящики с патронами и гранатами в траншеи. Боеприпасами застава, рассчитанная на автономность, была обеспечена хорошо, но потери оказались велики. Если бы не взвод саперов, траншеи оставались бы полупустыми.

Снайпер Василь Грицевич протирал винтовку. Увидев Журавлева, встал.

– Ну как первый бой? – спросил начальник заставы.

– Я человек пять фашистов уложил, – ответил Василь. – Ребята нормально дрались. Но без армии долго не продержимся. Мы в окружении. Я сквозь прицел видел, как мотоциклы, грузовики в наш тыл потоком идут.

Белорус, как всегда, говорил прямо, что думал. Слово «окружение» двадцать второго июня еще не приобрело тот страшный смысл обреченности и предчувствия гибели многих людей, как это будет позже.

Большинство верили, что немецкие войска не сегодня так завтра остановят, отбросят. Иного быть не может. Все видели фотографии парадов на Красной площади: колонны танков, тяжелую артиллерию, пролетающие самолеты. Вся эта мощь никуда не исчезла и непременно обрушится на врага.

– Немецкие бомбардировщики, судя по всему, уже на десятки километров проникли, – продолжал сержант Грицевич. – Я по номерам определил, они тем же путем с бомбежки возвращаются. И все целые-невредимые.

Слишком откровенные высказывания простого и смелого бойца были сейчас лишними. Журавлев понимал все это и сам.

– Ладно, Василь. У нас свой долг, и мы его выполним.

Прозвучало с излишним пафосом, как на партсобрании. Капитан смутился и хлопнул Грицевича по плечу:

– Все будет нормально. Ряшку фрицам мы начистили. Полезут на рожон, снова начистим.

Белорус смотрел на Журавлева внимательными серыми глазами. В этом взгляде отсутствовали деланая бодрость и желание подстроиться под командира. Он словно хотел сказать: «Не все так просто, как думали раньше. Война идет уже несколько часов, однако мощных ответных ударов что-то не слыхать».

А немцы снова лезть на рожон не торопились. Подвезли два легких 50-миллиметровых миномета, затем 37-миллиметровую пушку. Начался методичный обстрел позиций.

Через час горело здание заставы, обрушился дзот, из которого едва успел выбраться пулеметный расчет. Разбило один из «дегтяревых». Но хуже всего, небольшие мины размером с переспелый огурец стали влетать в траншею и узкие укрытия.

Снова гибли люди. Ранения от многочисленных осколков были тяжелые. Перебинтованных до половины туловища бойцов укладывали в ряд. Смотрелись они как жуткие коконы. Люди страдали от невыносимой боли, кое-как помогал спирт. Тяжелораненые закрывали глаза и погружались в забытье. Некоторые уже не просыпались.

Минометы били из окопов с расстояния четырехсот метров, достать расчеты было трудно. Пулеметчики выкатили «максим» на бугор, заставили вражеские расчеты затаиться и прекратить огонь. Кто-то был убит пулями, пробившими бруствер.