Читать книгу "Криминальный отдел - Андрей Ильин"

— На магнитофоне записана детская речь. Нам нужно узнать по ней о психическом состоянии ребенка.

— По магнитофонной записи?

— Да, по записи.

— А не проще ли побеседовать с самим ребенком?

— Дело в том… Дело в том, что ребенка нет. Есть только его голос…

— Вы из милиции, — догадался врач.

— Да. Из милиции.

— А девочка пропала? И прислала домой магнитофонную запись. Так?

— Примерно так. Только еще хуже. Девочку выкрали. И требуют с родителей выкуп.

— Хорошо, давайте вашу запись. Хотя без прямого общения с ребенком гарантировать безошибочный результат не могу. Это, знаете ли, напоминает шаманство. Когда только по голосу

Следователь включил запись.

«Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…»

— Еще раз, пожалуйста. «Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает…»

— Еще разочек. Если можно… «Мама. Это я…»

— Интересно…

— Что интересно?

— Нет, ничего. Это так, мысли вслух. Еще раз. Будьте любезны… «Мама…»

— Достаточно.

Врач откинулся на спинку стула.

— Ну так что вас интересует?

— Состояние девочки.

— Насколько я могу судить — по тембру голоса, по интонациям, по построению фраз, — девочка находится в нормальном психическом состоянии.

— Как так в нормальном?

— В нормальном — это значит в нормальном. В адекватном. Свободная, плавная речь. Выдержанные паузы между словами и фразами. Верно расставленные акценты. Не ощущается ни особого страха, ни подавленности, ни возбуждения. Если вас интересует это.

— То есть вы хотите сказать, что ребенок не волнуется?

— Если и волнуется, то не очень выражение.

— Странно.

— Что странно?

— Что не волнуется. Все-таки похищение. Угрозы. Злые дяди вместо родителей. Неизвестность.

— У детей это бывает. Их психика гораздо более пластична, чем у взрослых. Лучше приспосабливается к стрессовым ситуациям. Вначале они плачут, а потом принимают существующее положение за норму. Скажем, наблюдения за детьми, попавшими в Бухенвальд в раннем возрасте и выросшими там, показали их гораздо большую адаптацию к внешним обстоятельствам, чем у взрослых. Взрослые боролись за выживание. А они просто жили. И даже находили в этих, казалось бы, не совместимых с жизнью условиях свои маленькие радости.

— И все же странно. Ведь прошло всего несколько дней.

— Возможно, ей обеспечили более-менее нормальное содержание. Или использовали какое-нибудь медикаментозное средство. Или…

— Что «или»? Или она была раньше знакома с похитителями?

— Может быть. По крайней мере, это объяснило бы ее спокойствие.

— Спасибо, доктор.

— Не за что. Заходите, если нужда будет.

— Малая? Как у того мальчика?

— Любая. Большая тоже.

— Нет. Спасибо, доктор. Я лучше к зубному.

Глава 13

Второй день Грибов «щупал» отца девочки. Родного. Того, который обещал бросившей его жене и матери девочки беспокойную жизнь. И второй день не нащупывал ничего, кроме проскальзывающей между пальцев пустоты.

Из шестнадцати выданных ему в адресном столе адресов одиннадцать отпали сразу. То есть люди с запрашиваемой фамилией, именем, отчеством и годом рождения там проживали. Но совсем не те. Совсем другие. Не имеющие никакого отношения ни к жене банкира, ни к ее ребенку. По крайней мере так утверждали участковые инспектора.

Лишь пять адресов обещали какую-то надежду. Но и из них уже отпали два. Оставалось три. Три адреса надежды…

Грибов нашел очередной дом, подъезд и квартиру. Осмотрелся. И позвонил… В соседнюю. Дверь открыла заспанная женщина.

— Ну и что? — строго спросил Грибов.

— Что, что? — недоуменно сказала женщина.

— Я говорю, что делать будем?

— С кем?

— С вами делать. С жильцами квартиры номер тридцать три. Вот, соседи на вас жалуются. Говорят, шум ночами. Возня какая-то. Крики… — И следователь махнул в воздухе мелко исписанной им же бумажкой.

— Крики? У нас?

— Ваша квартира тридцать три?

— Да, тридцать три.

— Значит, у вас. Можно войти?

— Конечно. Заходите.

Грибов зашел. В уличной обуви в гостиную. Как и должен уважающий себя и не уважающий жильцов вверенного ему участка ответственный работник жилищно-коммунального хозяйства.

— А кто насту…? То есть, я хотела сказать, кто на нас жалобу написал?

— Соседи. Точнее отвечать я не уполномочен. Жалоба конфиденциальная. Направлена начальнику нашего жэка. Лично. Поэтому разглашать информацию о том, кто сигнализировал в соответствующие инстанции о имевших место фактах вопиющего безобразия, я не обязан. Но обязан принять немедленные меры к пресечению и исключению повторных сигналов граждан.

Ваша фамилия?

— Моя?

— Ваша!

— Петрова. Анастасия Петровна.

— Рассказывайте, Анастасия Петровна.

— О чем?

— О допущенных вами вопиющих фактах.

— Да не было никаких фактов. И никакого шума.

— А чего же тогда жильцы пишут? Вернее сказать, сигнализируют о фактах творимых безобразий. Что они, выдумывают, что ли?

— Может, и выдумывают! Кому здесь писать? Симоновым, что ли? Из соседней квартиры. Так они сами алкаши и дебоширы. Орут каждый вечер. В стену стучат. Головами.

— Ну при чем здесь Симоновы?

— А кто? Кто тогда? Нижние? Так их там не бывает целыми неделями. Дача у них. Тыквы-кабачки. Они только к Новому году объявляются…

— Нет, нижние соседи ничего такого…

— Тогда он! Гад!

— Кто он?

— Тот, что напротив. Из тридцать первой. Он, гад. Больше некому. Молчуном прикидывается. Глухонемым. А писать, значит, умеет.

— Ну что вы…

— Он, он.

— Минуточку. Во-первых, я не должен сообщать вам, кто сигнализировал. Во-вторых, вполне вероятно, что он ошибся в источнике шума.

— Ну тогда пошли к нему. И выясним, чего это он ошибается. Пошли, пошли.

И жиличка потянула представителя власти за рукав.

— Пусть он мне в глаза скажет. Пусть попробует…

Дверь открыл офицер. В звании подполковника Российской армии.