Читать книгу "Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов"

центральным входом. Он являлся местом священного коронования номинальных иерусалимских королей из рода Лузиньянов после того, как пало христианское иерусалимское королевство.

Позднее — в 1572 году — турки, возведя минарет на левой готической башне и уничтожив внутреннее убранство собора, превратили его в мечеть, которой он и остается и по сей день, в назидание потомкам — дабы видели, что случается с христианами, не сумевшими вовремя забыть распри и объединиться против общего врага.

Белизна готических стен неприятно поражает глаз, когда думаешь о том великолепии, которое царило здесь, когда этот храм был королевским собором. В алтаре справа еще заметны ниши для статуй, определяемые по пространству для нимбов, а над лишенными витражей окнами во множестве заметны резные каменные кресты… В общем, не представить, какую красоту застал там Лео — разве что уцелевшие готические соборы Европы могут дать определенное представление об утраченной красоте главного храма Фамагусты.

Солнце весело светило сквозь разноцветную стекольную мозаику витражей, создавая сияющий калейдоскоп на полу и стенах. Ряд мощных круглых колонн разделял внутреннее пространство собора на три части — главный неф и боковые. Вверху виднелось каменное кружевное хитросплетение готических сводов. Также ради пущей красоты от круглых колонн вверх по стенам шли декоративные тройные, просто тонюсенькие, колонны — такие же, что изнутри разделяли стрельчатые окна по стенам боковых нефов.

В алтаре окна стройнели невероятно, образуя как бы два этажа по пять окон в ряду, одни над другими, а разделявшие их каменные ребра уходили ввысь, сплетаясь воедино над престолом Божиим…

Да что описывать готику, разве это вообще возможно, не ударяясь в сухое нагромождение архитектурных терминов или, наоборот, восхищенно-дилетантское эмоциональное словоблудие? В общем, кто видел нечто подобное, тот представит, о чем речь.

В соборе шла служба. Под каменными сводами раздавались медоточивые голоса хора, славившие Богоматерь, наполняя его животворящей благодатью, словно воздух легкие:

— Мать-питательница, дочь Своего Сына, Дева, чудесно зачавшая без мужа, не знающая никакого греха. Кто достойно может восхвалить Тебя, Которая превыше целого мира, кто может провозвестить Твои достоинства, Единая незапятнанная? Ты — путь вечной жизни, Ты — прибежище грешников, Ты — благочестивые врата спасения, Ты — утешение обездоленных. Твоя воля — Бога воля, и все, что Ты желаешь, — нравится Ему. Никогда не будет тщетна надежда тех, кто искренне молится Тебе. О, Мария, звезда морская, рожденная для спасения мира, единственное создание, вознесенное превыше прочих. Ты предстоишь в ангельском хоре, всегда зрящем Бога. Все сотворенное покланяется Тебе, получая через Тебя все, что пожелают. Царица неба и мира, в Которой таинственно соединены божественное и человеческое, униженное и возвышенное, сделай молящихся тебе гражданами Царствия Небесного, чтобы на небесах, в добре и преуспевании, вечно они были свободны от мук ада[24].

В соборе были две часовни на западной стороне. В одной из них хранилось сокровище — святыня, добытая войсками самого, наверное, известного кипрского короля, Петра Первого — крестоносца, грозы турок и египтян, павшего от рук своих придворных, зарезавших его, по словам хрониста Леонтия Махеры, "словно поросенка", за то, что он опозорил всех знатных дам Никосии.

А святыня эта была — икона Николая Чудотворца, вывезенная киприотами из захваченной и сожженной ими турецкой крепости в Мирах Ликийских в 1362 году. Помещенная в собор Святого Николая в Фамагусте, она долго оставалась памятью последнего великого кипрского короля…

Лео вспомнил, как его соотечественник, поэт, не слишком удачливый воин и таможенный служащий Джеффри Чосер, сложил кипрскому монарху эпитафию, хотя в ней обстоятельства гибели монарха были немного приукрашены:

О славный Петро, Кипра властелин,

Под чьим мечом Александрия пала!

Тем, что сразил ты столько сарацин,

Ты приобрел завистников немало.

За доблесть ратную твои ж вассалы

Сон утренний прервали твой навек.

Изменчив рок, и может от кинжала

Счастливейший погибнуть человек[25].

Ах, бессмертные "Кентерберийские рассказы", которые маленькому Лео читала мама…

Тут внимание рыцаря переключилось с возвышенного на земное: пред статуей Девы Марии коленопреклоненно молилась незнакомка. Богатое одеяние отнюдь не скрадывало изгибов ее тела, бывшего тем более рельефным от своеобразия коленопреклоненной позы. Под покрытой головой чувствовалась копна уложенных волос.

"О, — подумал Торнвилль, — если ее лицо соответствует фигуре, это была бы настоящая фея". Единственным его желанием (исключая пробудившееся вожделение) стало заглянуть незнакомке в лицо. Вот она встала и направилась к выходу.

Торнвилль проворно пробежал наперерез и подал ей в ладони святой воды из чаши — есть у католиков такой обычай: окунув пальцы в святую воду, креститься, входя в храм и выходя из него.

Незнакомка подняла голову и встретилась взглядом с юным Лео. Кислая проза жизни подскажет всякому, что чаровница оказалась бы, скорее всего, заурядным (а то и хуже того — незаурядным!) крокодилом, но давайте пожалеем юного героя. У нас хоть и исторический, но все же роман!

Да, она была прекрасна, эта итальянка, как только могут быть нежно прекрасны уроженки этой Богом поцелованной земли — Италии. Эти красавицы запечатлены Мадоннами, Магдалинами и Венерами в творениях великих художников Возрождения. И эта красота доселе живет среди нас, так что вы вполне можете представить себе лицо незнакомки. Добавим только, что глаза ее были красны от слез…

Окунув свои тонкие персты в ладонь Лео, она сухо спросила:

— Ты кто?

— Лео Торнвилль, рыцарь земли английской, — тихо ответил тот.

Прошла не одна минута, пока они смотрели друг на друга, не замечая любопытных глаз досужих молящихся, а особенно одной бабки, судя по всему, сопровождавшей красавицу. Наконец прекрасная незнакомка так же сухо произнесла совершенно неожиданные для рыцаря слова:

— Сегодня придешь на вечернюю службу в церковь Петра и Павла — это совсем недалеко отсюда, там тебя встретят и проводят ко мне. Сейчас за мною не иди, оставайся в храме.

Лео от неожиданности потерял дар речи и даже замер, будто статуя, а незнакомка, взмахнув широкой юбкой, стремительно вышла на улицу. Следом семенила бабка, а затем к ней присоединились двое слуг с палками, до этого отдыхавшие в тени южных деревьев — Лео, от потрясения по-прежнему не могший ни говорить, ни двигаться, видел через открытые двери выхода, слуги как проворно вскочили и последовали за женщинами.

"Чудеса! — только и подумал он. — Надо же! Как все быстро и просто, непривычно и неожиданно — но замечательно! Чего раздумывать, когда надо действовать?" Лео даже не подумал ни о том, что это может быть просто шутка, издевательство красавицы над очередным поклонником или даже