Читать книгу "Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская"

чашу Грааля.

Была скала, было море, были куски стен, оркестр, сидевший амфитеатром… И наши голоса от этих древних стен отражались, неслись над морем по окрестным горам, а где-то внизу сидели и стояли люди… И они потом говорили нам, что музыка неслась и лилась как будто с небес — ощущение совершенно фантастическое!

А коль скоро это двадцать седьмая опера, то почему бы не попытаться поставить Requiem с элементами сценического воплощения? И такие попытки делаются. Я видела одну такую постановку, которая шла в Вене, в Мюнхене, в La Scala, — она произвела на меня совершенно потрясающее впечатление!

Личия Альбанезе

Оркестр традиционно сидел в яме, а на сцене был крест. Чёрный крест с распятым Христом. Все солисты были в белых одеждах. Минимум выразительных средств, минимум света, но при этом зрителя охватывал леденящий страх.

Сопрано выходит, припадает к кресту, и — Libera me. Бас в белых одеждах с чёрным шарфом выходит из самой глубины сцены, направляясь в луч света, падающий перед крестом, и поёт Mors stupebit — Смерть оцепенеет, и природа, когда восстанет творение, ответит судящему… потрясающе!

Совсем недавно я видела в youtube исполнение «Реквиема» — кажется, это было в Германии, — сопровождавшееся фресками, картинами и скульптурами великих итальянцев Возрождения. Там были «Тайная вечеря» Леонардо с попеременным освещением её участников, «Сикстинская мадонна» и «Мадонна Конестабиле» Рафаэля, Pieta Микеланджело… Во время исполнения Libera me из «Тайной вечери» вдруг появлялся лик — иначе не скажешь, — Россини… Даже в записи это производило сильнейшее впечатление!

А вот к любым попыткам сделать какие-то «переложения» «Реквиема» на русский язык я отношусь с опаской… Живую музыкальную ткань произведения невозможно оторвать именно от того языка, на котором сочинял композитор. Чужой язык безжалостно ломает фонетические, музыкальные и даже сценические смыслы исполняемого.

Мне доводилось видеть в разных российских библиотеках не только поэтическое переложение канонического текста католической заупокойной мессы — скажем, Аполлона Майкова, но даже и относящуюся к началу прошлого века попытку самиздатовского эквиритмичного переложения текста вердиевского «Реквиема» на русский язык.

В конце прошлого века наш великий учёный-филолог Михаил Гаспаров сделал эквиритмичное же переложение на русский язык Dies irae. Совсем недавно появился ещё один, не столь высокого качества перевод, который был использован при первом исполнении «Реквиема» Верди на русском языке под управлением Владимира Федосеева — было это в январе 2019 года. Воля ваша — мне по-прежнему кажется, что к таким опытам невозможно относиться серьёзно…

Да и случайный человек, человек с вокзала не пойдет слушать Requiem. Тот, кто идёт на Requiem, и вообще в оперу, всё-таки должен знать, о чём ему, извините, гутарят. А для совсем уж непросвещённых есть существующая сегодня в любом оперном театре «бегущая строка».

А если сравнить вердиевский Requiem с другими произведениями этого жанра, которые я пела, то, например, «Маленькая торжественная месса» и Stabat Mater Россини — это совершенно дивные по музыке, но практически ничем не связанные между собой драматургические номера. Единственное исключение — Inflammatus, восьмая часть Stabat Mater, вполне сопоставимая по драматическому насыщению, по посылу, по диапазону, по трудности вокальной партии с вердиевским Libera me.

А Requiem Моцарта… Всё-таки это, да простится мне такое определение, уже в очень малой степени Вольфганг Амадей Моцарт, это в гораздо большей мере Франц Ксавер Зюсмайер. В набросках, в эскизах гениальность Моцарта отчётливо слышна — ему принадлежат арии сопрано, Lacrimosa…

Но это произведение, кем бы оно ни было написано, — это главным образом Свет. А прекрасно прописанный драматургически и представляющий собой непрерывное музыкальное и в известной мере сценическое действие Requiem Верди — это куда в большей мере инфернальность. Это очень нелицеприятный разговор человека со своим alter ego, со своим нутром в куда большей степени, нежели с Богом. Это самооценка — как ты соотносишь себя с адом и с раем, какую черту подводишь ты под своей жизнью, с чем, с каким итогом ты предстаёшь перед Ним.

У Верди, с одной стороны, уход в Свет, в ангельские ипостаси, явление каких-то божественных и космических сил, а с другой — девять частей, девять «кругов» Dies irae. «Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, Ад и рай — это две половины души», — сказал великий поэт. И эти две стихии у Верди — в постоянном борении между собой, и именно этим отличается его Requiem от остальных.

Михаил Гаспаров

Dies Irae

Перевод Михаила Гаспарова

День Господней гневной силы

Выжжет всё, что есть, что было, —

Рёк Давид, рекла Сивилла.

О, какою дрогнет дрожью

Мир, почуяв близость Божью,

Что рассудит правду с ложью!

Трубный голос дивным звоном

Грянет к сонмам погребённым,

Да предстанут перед троном.

Персть и смерть бессильны будут,

Тварь восстанет, звук понудит

Дать ответ Тому, Кто судит.

Разовьётся длинный свиток,

В коем тяжкий преизбыток

Всей тщеты земных попыток.

Пред Судьею вседержавным

Все, что тайно, станет явным,

Злу возмездье будет равным.

Что я молвлю, грешник вящий,

Без защиты предстоящий

В час, и праведным грозящий?

Властный в славе и в крушенье,

Благий в радостном решенье,

Дай, Спасающий, спасенье.

Иисусе, Боже Святый,

На кресте за нас распятый,

Помяни нас в день расплаты.

К нам Ты шёл путем невзгодным,

Был усталым, был голодным, —

Будь же труд Твой не бесплодным.

Боже праведного мщенья,

В день последнего свершенья

Удостой нас отпущенья.

Жду я, Боже, приговора,

Лоб мне жжет клеймо позора, —

Будь моляшему опора.

Ты склонил к Марии взгляды,

Рёк злодею речь пощады,

Мне блеснул лучом отрады.

Чаю, низкий и презренный:

Благом Божьим покровенный,

Да избегну мук геенны!

В стаде козлищ я тоскую,

Стада овчего взыскую, —

Дай мне место одесную.

Осужденных отвергая,

В пламя жгучее ввергая,

Дай мне место в кущах рая.