Читать книгу "Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир - Алекс Белл"

благоговением. Когда конь Наполеона поравнялся с ним, из-под плаща человека случайно выпали страницы рукописи. Император взглянул на него, их глаза встретились. Спустя мгновенье Наполеон проследовал дальше, вероятно, тут же забыв о нем, а неприметный, немного неловкий человек нагнулся, чтобы подобрать упавшие страницы с земли.

Вряд ли кто-то мог тогда знать, что это была случайная, мимолетная встреча двух людей, оказавших самое значительное влияние на умы всего мира в первой половине XIX столетия.

В этот раз я был переводчиком на английский трудов Георга Фридриха Гегеля – так звали этого чрезвычайно образованного философа. Если биография предыдущего великого «столпа» классической немецкой философии Канта считается бедной на события, то жизнеописание Гегеля и вовсе бесцветно. Большую часть своей жизни Гегель провел, читая чьи-то книги либо сочиняя свои. Родился в семье состоятельного чиновника в Штутгарте, учился в известной в то время духовной семинарии, по совпадению вместе с еще одним знаменитым немецким философом Шеллингом (в юности они были дружны, но позже разошлись из-за разных философских позиций). После выпуска перебрался в швейцарский Берн, где работал репетитором, но жить на чужбине ему не нравилось, так как Гегель всегда ощущал себя «немцем во всем, до мозга костей». В возрасте около тридцати, после публикации своих первых эссе, он получил заветное место преподавателя философии на родине, в университете Йены, где и произошла та краткая встреча с Бонапартом. Но лекции Гегеля, страдавшего косноязычием и небольшими дефектами речи, не пользовались успехом и проходили при почти пустых аудиториях. Там же, в Йене, он опубликовал первую из долгого ряда своих крупных работ («Феноменология духа»), однако никакого отклика в научной среде книга поначалу не нашла. Впав в депрессию (которая тогда была его привычным спутником), Гегель покинул Йену и следующие десять лет провел в разных городах Германии, читая лекции в гимназиях, работая редактором газет, занимаясь репетиторством.

Все свои силы в этот период он тратил на написание новых крупных философских трудов: «Наука логики», «Философия природы» и других. По количеству написанных за жизнь страниц Гегель стал самым плодовитым философом XIX века: собрание его трудов и лекций на разные темы занимает более тридцати толстых томов, на прочтение которых у поклонников его учения уходят годы жизни. Постепенно он все же получил признание: систему взглядов Гегеля обсуждали ученые и философы и в Германии, и за ее пределами. Эта система при всей ее сложности и даже очевидной запутанности (о том, что именно хотел сказать Гегель тем или иным пассажем, его последователи порой спорят и в наши дни) мало кого из философов оставляла равнодушным. Научный мир в итоге разделился на две примерно равные части: представители одной презирали учение Гегеля, называя его «шарлатаном от философии и логики» и «пустым словоблудом». Другая половина буквально преклонялась перед мощью, величием и универсальностью гегельянских идей, считая его величайшим мыслителем – масштаба Платона (или даже больше), который наконец открыл глаза человечеству на истинную суть мира. Интересно то, что это соотношение остается более-менее таким же во всемирном научном сообществе и в наши дни. Гегеля пригласили возглавить кафедру философии старейшего университета Германии в Гейдельберге; затем, в 1818 году, в возрасте около пятидесяти лет, он перебрался на такую же должность в Берлин. В столице Пруссии он наконец-то зажил той жизнью, о которой всегда мечтал. Купался в научной славе, водил знакомство с высшей прусской элитой, аудитории теперь не могли вместить всех желающих услышать лекции всемирной знаменитости. К этому времени Гегель сильно изменился в личном плане. В зрелости из тихого, закомплексованного, незаметного человека он превратился в высокомерную и даже слегка надменную личность, осознающую огромную собственную важность. Учение Гегеля, которое, помимо прочего, было патриотичным и поддерживало основы существовавшего строя прусского государства, весьма благосклонно воспринималось властями, что придавало философу дополнительный авторитет и возможности.

Профессор Гегель любезно предоставил мне возможность встретиться на кафедре в Берлинском университете. Я знал, что к англичанам (как и ко всем иностранцам) он относился холодно. Но публикация его работ на английском языке в самом крупном в то время издательстве мира сулила ему немалые авторские отчисления и еще большую, чем прежде, научную славу.

Любой переводчик, узнав, что ему предстоит работать над гегелевскими трудами, точно не был бы этим обрадован. С одной стороны, Гегель был искусным мастером письменного немецкого слова: это признавал даже его великий современник и соотечественник писатель Иоганн Гёте. Обычно это облегчает перевод, но не в данном случае. Многие ключевые идеи Гегеля в его книгах строились на смысловой «игре» длинных многосоставных немецких слов, которая в ряде случаев на другие языки была непереводима. Противники Гегеля по сей день обвиняют его в том, что за этой сложной, трудноуловимой «игрой смыслов» нередко стоит отсутствие реального содержания. Поклонники же философа, напротив, восхищаются «высоким стилем» их кумира, призывая всех желающих учить немецкий язык. Ведь только читая работы Гегеля в оригинале, по их твердому убеждению, можно «полностью понять и оценить их гениальность».

Наша встреча состоялась под вечер, после того как философ прочитал несколько лекций в большой, немного темной аудитории с огромной зеленоватой доской, на которой он то и дело писал разные сложные термины, рисовал вокруг них кружки и стрелки, показывая взаимодействие между различными философскими сущностями. От своего косноязычия в молодости он избавился, однако врожденная невнятность произношения им некоторых слов все еще резала слух. Возможно, из-за этого он стремился как можно больше писать на доске, которая, несмотря на ее внушительные размеры, к концу лекции была исписана полностью. Большая аудитория была забита до отказа. Студенты часто тихо переговаривались, стараясь осмыслить материал, но вопросов лектору почти не задавали – возможно, слегка смущаясь его авторитетом. Я заметил, что почти во всем Гегель был буквальной противоположностью Канту. Тот старался быть открытым, демократичным лектором, нередко удачно шутил, тогда как Гегель был чрезвычайно серьезен, говорил весомо, академично, без малейшего намека на юмор. Кант был мал ростом, тщедушен и подвижен, тогда как Гегель был крупным мужчиной: ростом немного выше среднего, плотного телосложения, с медлительным, флегматичным стилем поведения. Лицо Гегеля, типично немецкое, в молодости правильное и даже красивое, с годами утратило живость, став похожим на строгий лик сухого, уставшего от жизни высокого чиновника или полицейского. Но самым важным было следующее различие: Кант почти никогда не обсуждал свою философию – ни со студентами, ни в частной жизни, – полагая, что судить о его идеях должны окружающие на основе его книг. Гегель же говорил о своей философии все время, с явным удовольствием, полагая, что нет на свете предмета интереснее.

Когда последний из студентов покинул аудиторию, философ пригласил меня в свой кабинет. Он был небольшим, и