Читать книгу "В дебрях Маньчжурии - Николай Аполлонович Байков"

человеческое, так мало он походил на птичьи крики.

– Кон гуль-точу! – заливалась одна звучною флейтой в вершине старого кедра.

– Лиу Лиу! – отвечала ей другая из глубины темнеющего леса.

Заинтересовавшись этими птицами, впоследствии я много лет подряд старался их добыть для орнитологической коллекции, но все попытки мои не привели ни к чему, так как подойти к птице почти невозможно: крик ее слышен далеко, за 1–2 километра; сидит она, обыкновенно, на вершине высочайшего кедра или тополя; на выстрел она не подпускает, слетает и начинает кричать опять за четверть или полкилометра. Крик ее слышен только весной, в конце апреля и мае, в остальное время ее не слышно. Вероятно, это – время гнездованья. Птица эта принадлежит к числу прилетных, т. е. гнездующих у нас только летом. Водится она только в Гиринской провинции, в Южно-Уссурийском крае и в Корее. Где проводит зиму – неизвестно. Китайцы называют ее «Цяор». Видеть ее мне удавалось только на далеком расстоянии, в бинокль. Величиной она с сороку: оперение пестрое; хвост длинный. Может быть весной птицы эти живут парами и крик самца отличается от крика самки, а может быть – это два различных вида. Интересно было-бы добыть эту птицу, еще неизвестную науке, для нашего края. Держится она в больших лесах, преимущественно в хвойных и смешанных. Мистически настроенные китайцы-таежники ни за что не соглашались добыть для меня эту птицу, веря, что в ней пребывает душа заблудившегося человека. Когда я однажды прицелился из винтовки в птицу, сидевшую на верхушке сухого кедра, бывший возле меня зверолов отвел дуло в сторону, со словами: «Не надо! Пу-син!» Впоследствии, я раза два стрелял в птицу из винтовки, на расстоянии 300–400 шагов, но разумеется, не попал: слишком уж мала была цель.

Солнце совсем уже село, когда мы с Ли-саном поднялись с места и двинулись по тропе, направляясь вверх по течению Лянцзыхэ. Зверолов шел впереди меня; во рту его дымилась неизменная трубка и деревянные рогульки с тяжелою ношей покачивались на его спине из стороны в сторону.

В тайге было совсем темно, но каменная гряда на водоразделе Лао Лина, освещенная последним отблеском вечерней зари, розовела на фоне тёмно-синего неба.

В кустах и прибрежных зарослях мелькали фосфорическим светом светляки, отражаясь в бурных волнах реки мигающими бликами. Долго еще слышны были тоскливые голоса неведомых птиц, пока дремучая чаща не поглотила их в бездонных недрах.

Ли-сан молчал всю дорогу и только иногда тяжело вздыхал под грузною ношей. Шаг его все так же был быстр и размерен и усталость не ослабила его железных мускулов. Я шел за ним налегке, но чувствовал, что ноги мои утомлены и требуют отдыха. Тропинка вилась по самому краю обрывистого берега и ее контуры едва только намечались, так что приходилось ориентироваться на темную фигуру зверолова, на спине которого белым пятном выделялся мучной мешок, служивший мне путеводным светочем, в непроглядном мраке таежной пустыни.

Вверху, кое-где, между темными ветвями великанов леса, мерцали и искрились звезды. Уханье филинов, заунывные крики сов и голоса зверей раздавались в глубине тайги, как стихийный призыв к жизни вечно юной бессмертной природы.

Я долго не мог отделаться от впечатления, произведенного на меня рассказом старого зверолова, и в ушах у меня звенели необычные голоса таинственных птиц маньчжурской тайги.

Дикий охотник

Наступила золотая осень. Однообразный зеленый наряд тайги запестрел всеми цветами радуги: не цветы, а листья загорелись яркими, самоцветами, оттеняя зеленые фоны глубины лесов. Огненно-красные, малиновые, белые, розовые и бурые пятна выступили на темной зелени сопок и, расцвеченные ими, стояли горделиво, как огромный пышный цветник. Горный воздух, чистый и прозрачный, напоен был запахом увядающей растительности, созревших ягод и плодов тороватой тайги. Мягкие контуры далеких хребтов подернулись фиолетовой дымкой, и зубчатые вершины гор, под лучами яркого солнца, горели серебром и золотом в синеве безоблачного неба.

Мы быстро подвигались по зверовой тропке к северу от разъезда Шихо, направляясь к зимовью охотника-промышленника, в надежде поохотиться там на изюбрей.

Течка у этого зверя начинается с 10 сентября и оканчивается в двадцатых числах того же месяца: в это время производится охота на рев. Сущность ее состоит в следующем:

Охотник, искусно подражая реву самца-изюбря, приманивает его к себе и бьет из винтовки. Для подманивания употребляется обыкновенная труба, которая делается из елового дерева, и представляет собой усеченный конус, до 40 см длиной. Толщина стенок трубы 1,5 см, отверстие узкого конца 1 мм, широкого конца 15 см.

Дуть в такую трубу надо, вдыхая воздух в себя и прижимая тонкий конец к губам. Подражать приходиться реву молодого изюбря, тогда старый самец отвечает охотно и идет на призыв; молодой же на крик старого не пойдет. Чаще всего изюбри ревут на утренней и вечерней заре; тогда все сопки и пади оглашаются их голосами, и звонкое горное эхо вторит им, откликаясь в далеких ущельях. Старые изюбри, вызывая на бой противника, яростно роют землю передними ногами и рогами; бросаются с ожесточением друг на друга, стараясь вонзить острия своих рогов в незащищенные места тела противника. Фехтуют они рогами великолепно, и редко случается, чтобы сильнейший убил слабейшего; обыкновенно последний уступает и спасается бегством, оставляя победителю своих самок. Сильный самец гоняет перед собой стадо самок, от 5 до 8 и даже 12 штук, обращаясь с ними жестоко. На этой охоте необходимо соблюдать тишину, не курить, не кашлять и, кроме того, становиться против ветра, иначе чуткий зверь узнает обман и не выйдет на призыв, некоторые охотники удачно ревут в ствол ружья, или же в срезанный ствол зонтичного растения.

Солнце склонялось к западу, когда мы вдвоем с промышленником Бобошиным подошли к его зимовью, расположенному в живописном месте распадка, на берегу быстрой горной речушки, шумно катящей свои кристально чистые холодные струи по узкому каменистому ложу. Рев изюбрей уже начался. Голоса зверей раздавались в тишине наступающего вечера и неслись непрерывающимся гулом с обоих склонов горных хребтов и из глубины далеких падей.

Сбросив с себя лишнюю ношу и вещевые мешки, мы наскоро захватили винтовки с патронами и быстро зашагали вверх, по склону хребта, где слышались голоса по крайней мере пяти изюбрей, перекликавшиеся между собой на небольшой сравнительно площади. Голоса то приближались, то удалялись. То грозные и вызывающие, то жалобные и печальные, они производили сильное впечатление среди этой дикой, величественной природы, в суровых горах и девственных первобытных лесах.

Под крики и вопли зверей мы поднялись на перевал, горного хребта, где остановились