Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

и твёрд. Но ни малиново-небесного, золотозвёздного балдахина, ни стен замка, окружавших его, он как будто не видел. Вообще Николаус смотрел так, будто в Радбурге его и не было, будто стремительным бесплотным духом проносился он где-то далеко-далеко, будто посещал он день вчерашний и дерзал заглядывать в день завтрашний (который Господь ещё только набрасывал созидающей кистью на полотне времён) и вершил какие-то судьбоносные дела. И мы, люди маленькие, не многозначащие в великом, вечном круговороте вещей и событий, давних и будущих, а также вещей и событий сущих, не возьмёмся даже предположить, о чём разумный юноша Николаус мог сейчас думать, прозревая таким ясным взглядом и тяжёлый балдахин над головой, и каменные стены замка.

Глава 14

Приветливое лицо — лучшее блюдо

ежал Николаус на чёрной, на мягкой земле. Или он сам был — земля. Чёрный конь, самый чёрный из коней — чёрный, как сама ночь, — бежал по бескрайнему полю. Ночь окутывала его звёздами. Только звёзды позволяли Николаусу видеть этого дикого, гордого коня. Быть может, конь этот сам был — звёзды; быть может, взрастили его, великолепное созвездие, сами небеса; быть может, силу свою и мощь он нагулял на тех заоблачных, невообразимо далёких небесных пастбищах. Глядя в ночь, напрягая зрение, видел Николаус этого сказочно красивого коня и слышал всё яснее его тяжкий топот. Бегом своим неудержимым конь-великан рождал бурю. Свистел грозно воздух, громче гудела земля, где-то далеко-далеко шумели воды. В порывах ветра взметалась к звёздам чёрная грива и затмевала полнеба. Всё ближе был конь, уж ясно видел Николаус, как скалил дикий жеребец белые зубы среди звёзд, как косил он на звёзды налитые кровью, злые глаза. И вот невольно зажмурился Николаус, ибо конь, заслоняющий небо, промчался над ним, чёрным ветром пронёсся, и пахнуло от него жаром, пахнуло нестерпимым жаром от потного сильного зверя. Тяжёлые острые копыта едва не изломали Николаусу кости, едва не сорвали они плоть с костей — так близко от него ударили в землю копыта. Горяч и зол был необъезженный дикий конь, попирающий землю, сминающий травы, рождающий бурю...

А потом смотрел Николаус в дальние дали, сосредоточенно и долго вглядывался во тьму, в середину ночи, под звёздные небеса, выискивал жадным взором его — ускакавшего чёрного коня. Бежавшего по земле без седока. Вечно бежавшего. Вечно рождавшего бурю. Оглянулся Николаус, услышав будто стон... Седок-то остался здесь. Вот он лежал — на чёрной, на мягкой земле. Вот он лежал — чёрный, как земля. Или он сам был — земля...

Думал Николаус: кто же этот чёрный конь? Ливония, раскинувшаяся под звёздами?.. или это горячая удача его?..

Коня уж и след простыл, но всё не утихала рождённая им буря. Ветер Николаусу волосы трепал, ветер давил ему на ресницы, принуждая закрыть глаза, ветер трогал его за плечо и тянул за руку и что-то тайное, что-то искушающее нашёптывал ему в уши. Николаус хотел разобрать — что, но не мог, а ветер ураганный всё тянул его и тянул, словно хотел непременно унести его к звёздам...

...Его кто-то легко, но настойчиво тянул за руку:

— Господин! Просыпайтесь, господин, — это был Хинрик. — Ох, и крепок же ваш сон! Поднимайтесь, господин Николаус. Стол готов, и вас уже ждут...

Сегодня Николаус уже проходил по этому залу, но, войдя тогда с яркого дневного света, не успев привыкнуть зрением к полумраку, не смог этот зал хорошенько рассмотреть. Теперь, проходя галереей под самой крышей, под дубовыми стропилами, тёмными от времени, затем спускаясь по широкой с поскрипывающими ступенями и массивными резными перилами лестнице, он увидел: зал так высок, что по нему могли бы привольно летать птицы. Примерно до половины своей высоты стены были забраны в кленовые панели, крытые лаком; выше панелей — простенки между редких стрельчатых окон завешаны неяркими старинными гобеленами. У торцовой стены из красивых, необработанных камнерезом камней был сложен камин — такой большой, что в нём легко разместилась бы на вертеле туша быка. Явно это был очень старый камин, ровесник замка, — действительно предназначенный для того, чтобы на частых, и обильных, ставших уже легендарными пирах запекать огромные цельные туши для угощения многочисленных рыцарей-монахов, вернувшихся в замок после усмирения бунтующих язычников. Сколько знал Николаус, в последнее столетие столь больших каминов не делали.

Старинный длинный стол на трёх опорах, занимавший едва не треть зала, стол, за которым могли разместиться и пять десятков человек и на котором когда-то, возможно, устраивались поединки, был сплошь заставлен блюдами и толстыми зажжёнными свечами — в подсвечниках и без них. К столу были приставлены несколько стульев, коим более подходило бы название трон; именно такими представлял себе Николаус троны германских князей и королей — мягкими, с высокими спинками, с удобными подлокотниками. По числу стульев Николаус понял, что участников трапезы сегодня будет всего четверо. Пять или шесть слуг сновали по залу — от стола к выходу в кухню и обратно — и ставили на стол всё новые блюда, кубки, ковши, графины. Уж некуда нож было воткнуть, но все несли и несли чаши, а с пышущих жаром противней снимали бронзовой лопатой свежие хлебы.

Барон Ульрих фон Аттендорн и дочь его Ангелика уже спустились из своих покоев и поджидали Николауса у раскрытого сундука с книгами — перелистывали одну из книг.

Они посадили дорогого гостя на самое почётное место — посередине стола; сами сели с торцов. Слуг, пытавшихся внести в убранство стола ещё какие-то завершающие штрихи, баров удалил коротким властным жестом.

Поражённый количеством блюд и закусок, Николаус развёл руками:

— Зачем столько еды, дядя Ульрих? Разве мы сможем это съесть?

— О, слышу, в тебе заговорил бережливый купец! — засмеялся барон. — Смалланы — они и дома, и в гостях Смалланы. Но не тревожься. Всё, что останется, слуги после отнесут ландскнехтам. Я уже велел откатить к ним несколько бочонков пива, — тут он гостеприимно повёл рукой. — Что ж, приступим к трапезе. Госпожа Фелиция вот-вот подойдёт. У неё в обыкновении немного опаздывать.

Расстарались для праздника кухарки. Николаус не знал, за какое из блюд браться.

Здесь в глубоких посудинах были супы — из угрей суп, и с клёцками, и с блинами, и суп пивной. На Николауса смотрели также молоденький барашек с тушёными овощами, и телячьи отбивные, и утка, фаршированная черносливом, и варёная свиная рулька. Направо и налево красовались