Читать книгу "Чертеж Ньютона - Александр Иличевский"

– Только не надо мне рассказывать, что ты занялся расшифровкой Божьего гласа, прозвучавшего из глубин Вселенной, – поморщился Васька.

– Надеюсь, что нет. Давай представим некий искусственный интеллект, а именно – довольно хорошо симулирующий работу мозга алгоритм с почти неограниченными техническими возможностями. Нынче вычислительные мощности достаточно сильны, чтобы вполне имитировать мышление, подражать сложности выбора… пусть не сознания, но мозга. Любая программа – это исполняемый файл, некий экзешник, и я задаюсь вопросом: каков размер этого файла? И еще вопрос вдогонку, ты оценишь его мнимую простоту: каков размер человеческой памяти в байтах?

– Это сложные вопросы, – кивнул Васька. – В мозге синапсов в среднем раз в десять больше, чем деревьев на Земле. Хороших оценок я не встречал. На сегодняшний день мы закладываемся по шестнадцати байт на синапс. Но данная модель простовата. Вообще, уместно говорить о сотне байт на синапс и о миллионе на нейрон. В мозге взрослого человека порядка ста миллиардов нейронов. Также нужно знать концентрации всех нейромедиаторов, передающих сигналы, но это копейки. Получим в результате величину порядка ста гигабайт на описание текущего состояния конкретного мозга – кратковременной памяти, внимания и тому подобного. Это наша оперативка. Долговременная память хранится где-то еще, пока точно не понятно где. То ли в структуре связей нейронов, то ли еще и в глие[14] тоже. Так вот, сколько бит нужно на то, чтобы адекватно задать не только состояние нейрона, но и все его связи? Это тоже точно неизвестно. Для структуры связей, я уже говорил, нужно порядка ста тысяч бит на нейрон. Но это избыточное кодирование. Допустим, реально нужно от тысячи до десяти тысяч. Получаем, примерно, от десяти до ста терабайт на весь мозг.

– Как раз то, что нужно, – пробормотал я.

– С другой стороны, весь генетический код конкретного человека – это всего порядка одного гигабайта информации. И тут не только мозг с душой, но и всё остальное. Так чего с тобой приключилось?

– Я ездил на Памир. Собрал старые данные. Вернулся, сумел распознать. Не могу поверить: они несжимаемые. Либо их уже кто-то паковал, либо…

– Либо это прообраз исполняемого файла, да?

– Я же говорю, я спятил.

– Это еще неизвестно, кто спятил – ты или мироздание. А что, мне нравится! Ты говоришь, что ловишь не сообщения, а иное сознание в целом. В космосе мы ищем не телеграммы от Всевышнего и ангелов, но самих ангелов в качестве числовых массивов, которые можем интерпретировать как мыслительную деятельность. Получается, кругом нас вполне осмысленный числовой пантеизм. Мироздание вообще – круговорот чисел. Течения в океане. Движение атмосферных масс. Твои частицы. Обменные процессы геосферы – облака, океанские течения, циклоны, – если их научиться измерять, вполне могут содержать не сообщения, но само пантеистическое сознание. Вселенная есть мозг! Точней, речение Создателя.

– Ты издеваешься? – настороженно спросил я.

– Ладно, извини. Не принимай близко к сердцу, бери ближе к печени. Сколько там по объему вышло?

– Четырнадцать теров.

– Многовато для небесного казино.

– Не то слово.

– Если мы сводим к физической сущности большое число, то неизбежно интерпретируем его в статистических терминах, обнаруживаем его флуктуации и способность к фазовому переходу. Понимаешь?

– Получается, что мышление – это как раз и есть необратимые процессы, фазовые переходы первого, второго рода на поле сверхбольших чисел?

– Именно.

– Конечно, конечно, – сказал я и осекся, вдруг понимая: – А если все они, эти числа, некий организм или здание? Что, если я имею дело с продуктом некоего разума? И что, если я попробую использовать этот «естественный» разум для решения каких-нибудь важных задач? Например, для начала попробую заставить его распознать самое себя. Попробую снарядить его по пути к рефлексии. А что? Разве не красиво – числовой массив, использующий себя как исполнительный алгоритм, для того чтобы проанализировать, чтó он, массив, такое есть.

– Флаг тебе в руки, дружочек, – хмыкнул Васька, как мне показалось, после слишком долгого размышления.

Для выхода в свет потребовалось две недели тестирования каналов связи, дублирования и запуска рутинного обсчета, в результате чего спустя время должны были появиться первые данные о природе сверхэнергетических частиц, что, вероятно, внесет новый вклад в физику темной материи. И настал день, когда к вечеру все было готово. Янг был в восторге. Его группа хорошо на мне сэкономила. Четырнадцать бесценных терабайт, заработанных мной, отныне находились в «облаке» и могли подвергнуться вычислениям, так что присматривать за результатами и настройками я мог из любой точки мира.

Запустив обсчет и разослав препринт со всеми входными данными эксперимента, я купил две бутылки шампанского, большую банку кижучевой икры и отправился домой, размышляя о необходимости отдохновения после трудов праведных. Я сел в кухне и, поглощая бутерброды, запивая их брютом, одним глазом просматривал новости, другим косился на ноутбук, где в одном окошке бежали параметры репликаций, в другом я видел их трехмерную карту. Вдруг заворочался замок входной двери, зашелестела подкладка, послышались стук каблуков и шлепки об пол снятых сапог, затем с шорохом по стенке в кухню проникла жена. Необыкновенно пьяная, навылет, с размазанными по лицу вместе с косметикой слезами, она уселась напротив меня.

– Ты хороший, – сказала она, показав на меня пальцем.

Я настороженно улыбнулся.

– Ты хороший, – кивнула она. – А он гений.

– Допустим, – согласился я.

– Угостите даму спичкой, – кивнула жена на бутылку.

Я покорно встал за бокалом.

Она пригубила и вытянула до дна.

– Ты хороший, – повторила жена, стукнув бокалом о столешницу. – И живой. Сидишь здесь. А он гений. И его нет.

– Да кто же?… – пробормотал я, успевая заметить, что после перекомпиляции все четыре верификации дали положительный результат и теперь шар памирских данных начинает по чуть-чуть разогреваться.

– Слушай, Костик, ты извини… – жена всматривалась в меня с вызовом.

Вместо того чтобы сказать, что хотел, я схватил непочатую бутылку и стал раскручивать оплетку пробки. Жена продолжала сидеть с горестно-пьяным выражением на лице, о чем-то размышляя, пока я разливал. Потом осушила бокал и сказала:

– Беда случилась с твоим отцом. А ты тут сидишь.

– Погиб? – я откинулся на спинку стула, вдруг вспомнив.

– Беда! – выпрямилась жена.

Я едва услышал ее, потому что сам уже писал отцу в мессенджере: «Прости, как дела?» – нажал каретку, но никто не ответил.

Жена заревела, закрыв лицо руками.