Читать книгу "Забытый берег - Владимир Евдокимов"

Зачем я это сказал? Ведь именно я произнёс то, о чём и думать-то нельзя. Видимо, студенческая беззаботность как вернулась в поезде, так и не покидала нас уже до конца. Да плюс безумный девяносто второй год — все были дураки, мы тоже. Девяносто второй год — это был год броуновского движения дураков. Кто-то из них поумнел, а кто-то превратился в негодяев.

— Если до смерти, — ответил Павел, — то я против.

— Вы что?! — возмутился Виктор. — Главное сделали, место определили, ещё приедем! Убивать! С ума сошли?!

— Ты считаешь, что мы должны отказаться от клада? Это твоё предложение?

— Я предлагаю подождать!

— Чего?

— Читает он быстро, сколько книг с собой привёз? За пару дней…

— Конев может читать одну книгу несколько раз. А под водку-то…

Стало ясно, что раньше следующей ночи мы за кладом не пойдём. В лучшем случае. Если он прочёл отчёт, то ждёт, когда мы всё сделаем. Покурит, выпьет рюмочку, почитает, поднимется на гору, глянет — там ли ещё кладоискатели? Спустится, чаёк поставит. Почитает…

Уеду в Гремячево!

— Предлагаю, — сказал я, — с ним договориться! Если Богданов передал ему отчёт, то радиолокатора не передал. Если рассуждать по уму, то он в доле. Только не одна четвёртая, а одна пятая, так как в поисках клада Конев участия не принимал.

— Слава! — воскликнул Виктор. — Да разве ты знаешь, что он хочет?

— А мы предложим. Он уходит, мы всё делаем, честно выдаём ему пятую часть, и до свидания. А если не получится, тогда надо устроить ему моральный террор: ты нам надоел, уходи отсюда, это наше место. Давить будем парами, посменно. Весь день. Ну?

— Так, Слава, — оживился Павел, — я согласен! А ты, Виктор?

— Я тоже «за». А то убивать!..

Хорошее словосочетание — моральный террор. Оно показалось мне очень умным, а о последствиях и мысли не возникло — мы в те времена о них не думали. Решили, что Виктор будет хорошим и сочувствовать, Павел — плохим и долбить. Моя задача — быть вольным прибаутником. Нас трое, и долбить мы его будем, сменяясь для отдыха. Только утренним катером я всё равно поеду в Гремячево. За хлебом. Притом что едой нашей были уха да чай, гости съели весь хлеб.

Павел с Виктором вскоре уснули, а я не мог. Я выбрался из палатки, окунулся в Волге, обтёрся насухо полотенцем и долго наблюдал, как сияющий огнями безмолвный теплоход «Иван Кулибин» шёл вверх по течению.

2

На рассвете Виктор переправил меня на конус выноса. Возле костровища стояли закопчённая кастрюлька с дужкой из проволоки и кружка с чаем. Рядом — бутылка болгарского бренди с надетой на горлышко гранёной стопкой. За ивами пряталась палатка: одноместная, низкая, с пологими скатами.

Мы вытащили колышки оттяжек с одной стороны и перевернули палатку с Коневым на нетронутые оттяжки. Под брезентом открылась подстилка из травы. Конев вскрикнул и стал биться внутри, затих, расстегнул вход, выполз наружу и поднялся.

На нём были линялые трусы и синяя футболка. Жидкие чёрные волосы взъерошились на затылке, чёрные усы топорщились, лезли в рот. Узкое смуглое лицо его казалось безжизненным.

— Привет, Саша! Ты что кричал? — спросил я. — Гаган приснился?

Конев дёрнулся головой и, не разжимая рта, улыбнулся. Смотрел он при этом как бы на меня, но в то же время мимо. Это была его особенность — смотреть мимо глаз собеседника. Но удивлялся он при этом не себе, а другим и наивно спрашивал, как это люди разговаривают друг с другом и при этом глядят друг другу в глаза.

— Бренди, Саша, пил ты, ничего?

— Хорошее! — Конев убеждённо кивнул. — Хочешь?

— Уезжай отсюда, Саша, — попросил я, — не надо тебе здесь находиться. Мешаешь ты нам.

Конев тупо уставился в землю и застыл — в трусах и футболке, скрестив на животе руки. От него пахло коньяком.

С досадой сказав «Хе!», Виктор ушёл к лодке. Конев закурил, изящно выпустив дым вверх. Тогда я опрокинул его кружку с чаем и тоже ушёл. На остановочный пункт Ползуново.

Шёл я по щебню, по глине, заходил в траву, замочил брюки до колен — успокоился и еле успел на катер.

В Гремячево пассажиры сели на автобус, а я отправился пешком. Вдоль высокого берега затона, заросшего ивами, тянулся неровно проложенный асфальтовый тротуар, а за ним стояли толстые, с золотистыми стволами сосны. Вдоль берега тянулся узкий пляж. Внизу выглядывали из кустов шкафы для лодочных моторов.

Спрятавшись в ивняке, я разложил на песке ветровку, удобно устроился и уснул. И сон получился лёгким, и пробуждение радостным: будто только что глаза прикрыл, а открыл в лёгкости и довольстве. По затону, радостно рыча, летела лодка, внизу слева купались мальчишки. Часы показывали около одиннадцати.

Я ополоснул руки и горящее лицо, вернулся на асфальт и зашагал дальше.

На рынке были огурцы. Огурцы я взял. Лица многих торговок оказались знакомыми — я их видел на катере! Они же показали, где вкусный хлеб. Я встал в очередь и взял свежего — горячего, белого, кирпичиком, уложил в сумку, сколько смог, и был готов.

Гостиница в Гремячево была одна, называлась «Волна». Я нашёл её на улице Ленина. В гостинице я выяснил у дежурной, дамы средних лет, что Бабкин и Конев приехали в Гремячево в один день, девятого июля. Десятого утром, в четыре тридцать, Бабкина разбудили, и он выписался. Это значит, что он по холодку отправился на дебаркадер. Шёл вдоль затона, любовался соснами и волжскими далями. Переправился первым катером и заявился к нам. А Конев отоспался и выписался к вечеру. Это значит, что на второй катер он опоздал и уже «Ракетой» ушёл на Кривоносово. Оттуда поднялся на горы и, обозревая Волгу, а главное, острова, нас и обнаружил. После отъезда весёлой троицы спустился на конус выноса и расположился. И там, покуривая и почитывая, остановил наши действия по выемке клада.

Ожидая катера возле дебаркадера, я готовился к моральному террору и мысленно сочинял стихи про Конева. И получалось!

3

На конусе выноса Конев сидел на кучке хвороста в тех же линялых трусах и футболке, грел ноги, выставив их к костру, читал и курил.

— Привет, Саша! — сказал я и поставил тяжёлую сумку с хлебом и огурцами на береговую щебёнку.

— Здравствуй, Слава, — вежливо обернулся Конев.

Странно. Никакого морального террора. Конев почитывает, покуривает и спокоен. И за мной никто не приплыл.

— Саша, а ты бренди и водку нарочно чередуешь или случайно выходит? Сегодня что пьёшь?

— Водку. Хочешь? «Московская».

Конев положил на щебень книгу в бордовой обложке, и я прочёл имя автора: Роджер Желязны.

— Попробуй! — Конев поднял в руке бутылку водки с надетой на горлышко стопкой.