Читать книгу "О том, что есть в Греции - Катя Федорова"

– Вот вы на платформе пакистанцам говорили, что Бог хочет любви, а сами как-то странно подкатываете с тавернами. Разве это любовь?

– Так это Богу нужна любовь, – спокойно ответил отец Панайотис. – А я человек и хочу «коко».

Я вышла на платформе в Пирее. В порту истерично мяукали чайки – дрались за оброненную кем-то булку. Низко пролетел самолет, растрескал непрочную зимнюю эмаль неба. Толстая дворняжка заигрывала с продавцом сувлаки – пыталась подпрыгнуть, но из-за чрезмерных габаритов зада ее заносило, как «Икарус» на повороте. Я бежала, надеясь все-таки успеть вовремя, хотя в нашем мире ни в чем, решительно ни в чем нельзя быть уверенным.

Парикмахер

Жизнь в сельской местности сродни аскезе. Здесь настолько нищаешь духом, что любое, даже ничтожное событие служит поводом для сюжета. Видите ли, город более щедр на литературу. Персонажей больше, колорит, городские сумасшедшие, в самом тесном смысле слова. В деревне не посамовыражаешься, еще осудят. Общество маленькое и пуританское. Попробуй не поздороваться с соседом, господином Афанасием, – будет целая история. А в городе все равнодушны. Сходи с ума – не хочу. Свободен. Не знаю, может быть, я просто завидую? Я люблю жить в центре, курить, сидеть в маленьких кафе без дела, ходить пешком по улицам, подглядывать за чужой жизнью на балконах. А вместо этого у меня теперь «свежий воздух»!

Поэтому я езжу стричься в Эксархию, к Димитрису. Димитрис – парикмахер. Маленького роста и такой худой, что в аэропорту у него проверяют вены. Народу у него битком, но не по делу, а поболтать: парикмахерская работает как клуб. Да, собственно, это и есть классический барбер-клуб. Здесь курят, пьют чай и кофе. Помещение грязноватое, темное, хотя витрины вроде мытые и кругом, понятное дело, висят зеркала. Публика контрастная, сборная, разношерстная, вроде Ноева ковчега. Рядом с тетенькой в очках «Шанель» расположился мужик со свалявшимися дредами и прокуренной желто-белой бородой почти до пояса. Читает португальский словарь и возмущается: «Ну что это за уровень! Это же для школьников, простите!» Солнце выжгло его футболку настолько, что нельзя угадать ее родной цвет. Кроме того, ее ворот растянут в откровенное декольте. В него видно безволосую грудь, которую он иногда тихонько почесывает. Глаза у мужика мудрые, проницательные, как у Махатмы Ганди.

На диване сидит музыкант. Он нарочно устроился напротив зеркала и затеял длинный монолог. Говорит и глазеет на свое отражение. Наговорившись, музыкант взбирается по крутой винтовой лестнице в комнатку наверху и принимается репетировать. Неопытному уху может показаться, что он играет на бузуки, но это не так. Он играет на уде. Уд – древний персидский инструмент, дедушка гитары.

В парикмахерскую заглядывает хмельной бомж. Честно говоря, он почти не отличается от «нормальных» посетителей – здесь все одеты, как герои «Отверженных». Его выделяет только короб с тряпьем, который он носит с собой, как улитка раковину. Димитрис роется в карманах, выводит бомжа и уже на улице дает ему монетку.

Когда я впервые пришла к Димитрису, то не знала ни слова по-гречески, в разговоры не вступала, курила, пила кофе, читала книжки. Несмотря на вынужденную немоту и глухоту, прекрасно проводила время. Меня познакомила с Димитрисом прекраснокудрая гречанка Роза.

Димитрис – художник своего дела. Работал в престижном салоне, накопил денег и открыл свое заведение, в таком пестром вкусе. И у него, как у любого большого мастера, есть свое строгое представление о красоте.

Однажды Димитрис постриг Розу. Кудрей не стало. Но получилось красиво – во французском вкусе. Патрисия Каас. Мирей Матье. Пошли обмывать новую стрижку в кафе. Роза по характеру кремень, очень закрытая и сдержанная. Заказали капучино. Ведем светский разговор. И вдруг посреди праздной темы вижу – у Розы по щеке медленно катится слеза и падает прямо в чашку с кофе. Тебе же хорошо! Пойди посмотрись в зеркало. Нет, Роза оставалась безутешна ровно столько, сколько отрастали ее греческие кудри.

Но мне-то, черт возьми, понравилась ее стрижка. И вот я уже в кресле у Димитриса. Димитрис стрижет медленно, он как-то особенно захватывает волосы, ювелирно работает разными ножницами. На голове намечается нечто виртуозное. Уже собираюсь вставать…

– Нет, подожди! – останавливает он меня и раз-два! – в мгновение оттяпывает всю мою женскую красоту. На меня в зеркало смотрит невыносимо похожий на меня андроид. Я оглядываюсь на публику в поисках поддержки.

Махатма громко восхищается новым образом, аудист быстро сочиняет импровизацию-восторг на одной струне в мою честь. Роза берет меня за руку, мы идем в то же кафе, садимся за тот же столик, и мои слезы так же капают в кофейную чашку.

Димитрис знает все о парикмахерском искусстве. Ему покровительствует Далила – основательница профессии. Перестать к нему ходить выше моих сил. Но и стричься у него не могу. Я привела ему нового клиента, чтобы и волки сыты, и овцы целы. Это мой сосед, господин Афанасий. Он стрижется у Димитриса с большим удовольствием. Дело в том, что господин Афанасий почти абсолютно лыс.

Весенний свет

Небо каждый день одного и того же устойчивого голубого цвета, ровное, без единой тучной складки, гладкое, как яйцо.

Апрельское солнце играет молодым бицепсом. Лучи плотные, обжигающие, мускулистые. Весна финишировала в коду: сцежены весенние слезы и ливни, на дне осталась гуща, суть. Готова плодородная почва для объемных летних впечатлений.

Решила купить яблок, последний раз в этом сезоне. Вовсю идет клубника, того и гляди начнутся абрикосы. Так что яблоки на посошок. Стараюсь выбрать атласные, посвежее, покрасивее.

Продавец смотрит на меня. В глазах – едва уловимая ирония. Я останавливаюсь.

– Что не так?

– Неправильные яблоки берете, возьмите лучше вот эти.

– Почему именно они? Какие-то старые. Сморщенные. Вот и побитые немного, вижу. Смотрите – ямочки.

– Ну и что с того. Те, что с ямочками, ароматнее и слаще. Вы что, не знали?

Не знала, но теперь запомню. Будет проще пережить приближающийся юбилей. Ароматнее и слаще!

Все цветет. Плодовые деревья торжественно запеленуты в белое, как мумии, под ногами бодрится пастушья сумка, раздувают щеки одуванчики, обочины в пышных шапках фенхеля. И конечно, клумбы. Вот где самый смак!

Настурции, петуньи, нарциссы, анемоны. Тюльпаны с огромными желтыми и красными чашками – на пол-литра. Весна священная. Туристка с сыном остановились и любуются. Появляется старичок-садовник, отражает ситуацию, срывает несколько тюльпанов и протягивает мальчику:

– Мы в Греции цветы больше мужчинам дарим, – делает неопределенный извиняющийся жест.

Сын соображает что-то и передает букет в руки женщины.

– Мужчинам и… конечно, маме! – быстро исправляется садовник. Расцветает в улыбке, наливаясь красным пигментом, как его лучшие анемоны.