Читать книгу "Все на дачу! - Валерия Пустовая"

И это уже мое открытие лета – что Самс, в обход рассуждений о пользе социализации и поперек уловок адаптации, без подсказки мамы, которой бы такое в голову не пришло ни в его, ни в ее теперь возрасте, прошел и сел на разгоряченный за день асфальт у чужих садовых ворот на улице с частными одноэтажными домами – потому что так делали собравшиеся тут со всей улицы дети, а ему хотелось показать, что он как они, он с ними, он один из них.

Рассевшись, он весь разнежился, как влажный бок на пляже, и выдохнул так счастливо, как никогда ни от одной машинки, даже от внушительных размеров гусеничного экскаватора, щелкающего стрелой и кабиной в повороте.

Вокруг этого экскаватора вышел спор. Бабушка – а на самом-то деле прабабушка, которая старше двухлетнего Самса на восемьдесят девять лет, – предпочитает бензовозы: то есть игрушки круглые на ощупь, как ее Бегемотик, чтобы никаких углов, а то не дай бог уколется, и ты опять ножи забыла от края стола отодвинуть, а он хватает! И новый экскаватор брать в кафе не велела: большой, угластый, опасный – вы кушать идете или играть? «Я – кушать, пока он – играть», – был бы честный ответ, потому что накормить Самса в кафе чем-то кроме ломтиков картофеля фри я отчаялась. Уходя, мы продолжали препираться на весь подъезд, пока бабушка дообосновывала свое неприятие экскаватора – а я отбрыкивалась уклончивыми междометиями, но в кафе увидела неожиданный довод в свою пользу.

На полу перед топчанами и обычными столиками с креслами играл местный мальчик – как выяснилось, внук сотрудницы, – и чем же? Точно таким, гусеничным и резко щелкающим в повороте экскаватором, только на размер больше! Нечего и говорить, что Самс тут же уселся рядом, и они защелкали стрелами вместе.

В другой раз мой обед спасают две девочки, сначала не пускавшие Самса на качалки, а потом – на заметку молодой свекрови: никогда не суди о девочках по первому впечатлению! – носившиеся с ним за руку за топчаны и обратно, повторяя очень подходящую к контексту фразу, только что ими у Самса и подхваченную: «Там тупик!»

Без девочек мы в ожидании заказа играем в лису и зайца под рефрен из мультика «Жихарка»: «Беги, заяц!» – так что разбередили даже воображение седого шашлычника, в кои-то веки покинувшего свой привилегированный кухонный домик, чтобы раскрыть мне глаза: «А он у тебя – шустрый!»

Дома Самс таскает бабушку за фартук из комнаты в комнату – потому что я научила его игре «возьми маму за хвостик». На набережной сухого, заросшего арыка, по дну которого пытаются рассекать две отчаянные подружки на роликах и самокате, он долго возится, низко склонившись над подолом моего желтого платья в декоративную дырочку. Оказалось, искал, как засунуть пальцы в декор, чтобы удобнее было «за хвостик» вести – и уж этому я его точно не учила. С бабушкой он не церемонится – и, не ища подходов и ухватов, с разбегу прыгает на нее, доставляя себе и мне радость слышать ее совершенно детский, как на лихой карусели, испуганный взвизг.

Кстати, впервые на карусели – недоломанной с самолетами, новенькой поющей с лошадками и в одиночестве на пустом поезде за рулем – мы покатались тоже этим летом в Киргизии.

Здесь не то что в московской однушке – всегда есть другая комната, куда можно отбежать и взывать оттуда к маме, если кажется, что она слишком увлеклась сборами шопперов для прогулки. Навязчивая и грубая, на вкус раздосадованной мамы, игра эта вскоре получает глубокий, нам обоим дорогой смысл, когда однажды нам посчастливилось спасти кота. Мяукающего котенка, которого во всех Самсьих книжках с дерева снимают люди на спецлестнице в спецодежде. Но тут степенные бабы во дворе были неколебимы: слезет сам. Под деревом собрался рокочущий кворум дворовых детей, у которых Самс быстро научился тянуть к дереву пустую ладонь и вопить «кис-кис!». За двором виднелись дома с садами, но ломиться туда за лестницей я не решилась, а местным и в голову не пришло. С тяжелым сердцем я увлекла Самса прочь, оправдываясь перед собой, что бабам во дворе виднее, а нам пора в кафе ужинать, и после ужина, уже по темноте, я малодушно шмыгнула было мимо двора по набережной – как вдруг Самс спохватился: «Коть!»

Пришлось свернуть – в ребячливой надежде, что с дерева больше не мяукнут и мы спокойно слезем с этой драмы. И в самом деле, во дворе стихло, все поразбежались, а четырехэтажный кирпичный дом прикрыл свет от недобитых фонарей у арыка – и только когда мы едва не ткнулись в дерево, расслышали притихшие, хриплые уже позывные.

Мне вспомнился медведь – о котором прочувствованно рассказывала бабушка, тронутая этой историей: как пошла женщина в лес, встретила зверя да поклонилась ему в пояс и заговорила человеческим голосом, мол, мишенька, не тронь, детки малые, пропусти-дозволь, все дела. И мишенька пустил. Меня накрыло вдохновение, я засветила фонарь на смартфоне и, целясь сквозь высокие ветки в кота, принялась уговаривать: ну котик, ну давай, ну слезай, никто тебя не спасет, все кончено, выбирайся сам, как умеешь. Доброе слово и кошке хорошей лестницы не заменит, но то ли в пятне света кот лучше пригляделся к далекой земле, то ли отчетливо понял, что больше некому отсюда тянуть к нему неисчислимые чумазые руки, – сработало. Кот решился и прыгнул – тупо свалился с дерева на землю и заорал пуще прежнего, проговаривая душевную травму, потому что телом казался вполне себе невредим.

Запомнила я острее всего, впрочем, не то, как мы оказали коту срочную психологическую помощь, активизировав его внутренний ресурс спасения, – а то, как кота у нас тут же и увели. Девочка-дошкольница, до того принимавшая участие в операции только рассуждениями о коте, которому грозит на ветке уснуть, упасть и разбиться, подхватила спасенного, как дорогой трофей, и унесла в сгустившуюся дворовую ночь, велев Самсу, потянувшемуся было тоже приласкать кота: «Не ходи за мной!»

Может, оно, впрочем, и к лучшему, ведь подруга устроила мне головомойку только за то, что на птичьем базаре Самсу посадили на ладонь птенца-перепёлку. Что бы мне выговорили за осязание целого кота?

А вот за целую шоколадку «Алёнку» я сама бы устроила бабушке, которая выдает поштучно Самсу из набора, купленного мной вообще-то для нее, сладкоежки с едва ли не вековым стажем. «Сладкое и соленое, – поговаривает она, – я люблю сладкое и соленое, поэтому так долго живу». И однажды добавляет: «Хотя пора уже – прыг-прыг-прыг – и туда».

Куда – туда, хорошо видно с балкона, выходящего на арык, проложенный в направлении горы, закрывающей горизонт не в таком уж и далеке, учитывая, что до горного курорта – как и до горного кладбища – от нашего дома в Джалал-Абаде можно дойти пешком.

Призрак горы, где покоятся нашей бабушки мать и муж и в сухой до трещин земле над ними высится одинокая акация с крепкими длинными иглами, давно посаженная бабушкой выживать, как сумеет, установлен фоновым рисунком для открыточного лета Самсона у бабушки. Самс тут как в деревне из книжек: бегает по деревянному полу – линолеум только в одной из комнат, переливает на балконе воду в ведрах, рассыпает банку собранных бабушкой годы назад каштанов, кусает дыньку и катит арбуз, возится в пыли, гоняет кур, топает по заброшенным шпалам, давно превращенным местными барахольщиками из железнодорожных путей в торговые. В квартире нет газа и горячей воды, но солнце подогревает нам две полные кастрюли к завершению ежеутренней прогулки. Я почти не готовлю, местная вода легко отстирывает, Самс легонько толкает меня подбородком в грудь, чтобы я продолжала укачивать его на пружинах советских кроватей, а картофель фри в ближайшем кафе «Дастан» нам нарезают фигурно из натуральной картошки и жарят в масле, пока мы ждем-пождем его, будто невесть какого сложного блюда. Дома папа запрещает включать при нем песенки «Синего трактора», а тут бабушке понравилось: «Приятный голос», – и мы танцуем под «давай – угадай» втроем: она руками, я ногами, а Самс бегая вокруг нас. Из мешка лекарств, закупленных для отпуска с ребенком еще в прошлом году, нам, слава богу, пригождается только перекись для лопнувшего на детской ступне натоптыша.