Читать книгу "Башня у моря - Сьюзан Ховач"

Я вырвал листок бумаги из тетради для сочинений, нашел огрызок карандаша и начал писать:

«Дорогие дядя Томас и дядя Дэвид, у меня есть основания предполагать…»

Я остановился. Постой. Думай. Будь осторожен. А что тогда случится с матерью? Если обвинение будет предъявлено Драммонду, то и она не останется в стороне. И она была в Клонах-корте в тот самый день, когда отец напился до бесчувствия. Может быть, мать ездила туда, не поставив в известность Драммонда. И тот, вероятно, впал в ужас, когда осознал, что она невольно подставила себя! Если в теле будет обнаружен яд, полиция тут же заподозрит мою мать, а Драммонд, возможно, останется безнаказанным.

Разорвав письмо в клочья, я сжег его в подносе для прикроватной свечи.

Спустя какое-то время подумал, что отец и в самом деле мог умереть от цирроза печени. Вполне вероятно. Я знал, что случалось с людьми, которые стояли на пути Драммонда, но ведь случаются и совпадения. Я испытывал эту теорию, опробовал ее. Моя мать находилась в ужасном состоянии, Драммонд был готов на все, чтобы только помочь ей. И тут случайно умирает мой отец.

Уж слишком кстати.

Я был совершенно спокоен. Боялся головокружения, смятения, но ничего такого не произошло. Убийство недопустимо, но куда хуже было бы, если бы мою мать осудили за преступление, которого она не совершала. Я не хотел защищать Драммонда, но не мог этого не делать, потому что иначе пострадает мать. Безвыходная ситуация. К тому же, если говорить честно, разве смерть моего отца не к лучшему? Он принес столько страданий матери в прошлом и умер, полный решимости принести еще. Я жалел его, конечно. Но случившееся было вполне логично, ведь, по существу, он никому не был нужен, и меньше всего – мне. Да, я когда-то любил его, но та любовь давно миновала. Вся моя тяга к нему была уничтожена его отвратительным поведением, и теперь нет нужды скорбеть или переживать о прошлом.

Я всю ночь лежал без сна, размышлял о нем.

Думал о книге, которую он мне подарил, – «Рыцари книжного стола». «Ах, папа, как хорошо ты смотрелся бы в рыцарских доспехах с крестом крестоносца на груди!» – воскликнул я, а он рассмеялся. «Я не герой, Нед», – сказал он. Я так ясно слышу эти его слова: я не герой.

Я после этого немного поплакал, не понимая почему. Это не имело смысла. Если бы я мог осознать… и я боялся уснуть – вдруг опять приснятся лампы Тиффани.

Мы вернулись в Кашельмару. Мать пребывала в жутком состоянии, и доктор Кагилл каждый день заглядывал к ней. После приезда моих дядей из Англии похороны назначили на конец недели, и я увидел двух людей, которые помогали отцу в саду, – они прошли по аллее азалий наверх копать могилу.

«Очень печально, – говорили все. – Вероятно, неизбежно для человека его привычек, но так трагично».

На рассвете дня похорон мне пришло в голову: возможно, есть какие-то свидетельства того, что Драммонд совершил убийство, а мама ничего не знала об этом. Вдруг он написал ей, набросал план в общих чертах, а когда мать в ужасе примчалась из Дублина, чтобы остановить его, было уже поздно – отец выпил отравленный потин. Эта теория объясняла, почему она так спешила увидеть моего отца и почему так вдруг ушла от него. Они вовсе не разругались: ему стало плохо в ее присутствии и мать бросилась прочь.

Если это письмо где-то еще существует – что казалось маловероятным, – то оно находится в письменном столе эпохи Регентства в будуаре матери.

Я тихо оделся, вышел из комнаты и, никого не встретив, осторожно прошел по галерее над холлом. Было еще слишком рано, и слуги спали, а мать, как я знал, никогда не поднималась раньше восьми, но мне приходилось действовать очень тихо, потому что будуар примыкал к ее спальне.

Стол, полированный и изящный, стоял в углу. Я на цыпочках подошел к нему, перебрал содержимое ящиков. Не найдя ничего, вспомнил о секретном ящике и потянулся к скрытой пружине. Мать показывала мне этот тайник, когда я был маленький, и позволяла мне прятать там всякие вещи.

Пружина щелкнула. Ящик открылся. Я уже был убежден, что не найду ничего полезного, а потому с большим удивлением обнаружил письма. Аккуратно сложенные и обвязанные красной ленточкой. Но то оказались не письма Драммонда моей матери, а письма отца, адресованные мне.

Я никогда не видел их. Все они были отосланы, пока я жил в Америке. Письма, которые мать не показывала мне, но по какой-то причине не уничтожила. Может быть, собиралась отдать их мне в день совершеннолетия, словно некое странное наследство. Но теперь это вряд ли имело значение.

Я сел в кресло и, пока моя мать спала в соседней комнате, прочел их все.

Одно из них в особенности запечатлелось в моей памяти. «Максвелл Драммонд, для которого убить ничуть не труднее, чем сдать колоду карт…»

Мой отец все знал про Драммонда.

Я пересмотрел письма еще раз. «Я понимаю, ты слишком молод… тебе трудно понять… только хотел быть честным с тобой… всегда твой любящий и преданный отец…»

Я снова сложил все письма, обвязал их красной ленточкой по желтеющим краям и сунул стопку назад в ящик, а потом вышел.

Прошел по лужку в лес. Над аллеей азалий стояла темнота, но небо надо мной начинало светлеть, и уже защебетала неподалеку птица.

Я дошел до часовни, но внутрь заходить не стал. Вместо этого прошел дальше, мимо превосходного мраморного надгробия моего деда. Чуть коснулся глубоко высеченных букв, обогнул холмики моих деда и бабки, умерших задолго до моего рождения, дошел до конца кладбища, остановился у края свежевырытой могилы и оглянулся.

Стало очень тихо. Даже птица смолкла.

Я прислушался. Ни звука. И тогда пришли воспоминания. После разговора Драммонда со мной под лампами Тиффани в том нью-йоркском ресторане я стер из памяти последнюю беседу с отцом. Теперь же, когда лампы Тиффани, которые месяц за месяцем, год за годом скрывали от меня отца, стали блекнуть, проступила истина, которой я так боялся: эти лампы больше никогда мне не приснятся. Барьеры рухнули, память открывала дверь в прошлое, и я вновь слышал голос отца, который рассказывал мне о своей дружбе с Макгоуаном.

Прежде я неверно толковал его слова, но теперь, когда лампы Тиффани поблекли, а грубое объяснение Драммонда стало всего лишь искаженным эхом, я заново услышал слова отца.

Лучше посмотреть правде в глаза, бесполезно пытаться стать тем, кем ты никогда не сможешь быть… он никогда не сделает мою мать счастливой…

Хотелось сказать ему, что я понял его, но времени не было, потому что он страстно говорил о всех тех вещах, которые были важны для него, – о его детях, его саде, его доме.

Воспоминание о его голосе туманилось. Я поймал себя на том, что уже не слушаю, а думаю о Драммонде – не о том, которому я верил, о другом Драммонде, о человеке, который мошеннически выжил моего отца из Кашельмары, лишил его сада и тех, кого он любил. Сплел интригу, чтобы жить на деньги моего отца, получаемые от земли моего отца, и спать с женой моего отца. Я попытался вспомнить, лгал ли когда-нибудь мне мой отец, но не смог. Он признавался в том, что не умел обращаться с деньгами, даже в том, что был плохим мужем, потому что не мог любить мою мать, как должен любить муж. Да, у него были слабости, конечно, но он никогда не лгал на этот счет. Не его вина, что я был слишком мал и глуп, чтобы понять то, что он говорил мне о Макгоуане. Но по крайней мере, он пытался мне объяснить.