Читать книгу "Гулящие люди - Алексей Чапыгин"

– Чего не пьешь? – спросил подьячий.

– Много пил – теперь закурю!

Сенька набил трубку, лучиной достал из печи огня, закурил и сел на прежнее место. Подьячий пил, бормотал:

– Добро, сто раз добро! Шли по следам и на огонь разбрелись, где запоздалой огонь, тут пожива.

Высокий, видимо, был неразговорчив. Пил молча, закусывая, широко раскрывал рот под жидкими усами и громко чавкал. Наум, как показалось Сеньке, заметно протрезвился, он заговорил, привстав в конце стола:

– К нищему старику непошто пожаловали такие знатные гости… Вино и то, вишь, у меня чужое.

Высокий промычал:

– М-м-да-а…

Маленький ответил Науму:

– Надобно опросить твоих постояльцев. Ну, вы, рабы божьи, сказывайте, кто каков есть? Да не лгите… в земской избе[388] сыщется, чем языки развязать!

– Я гулящий человек, кормлюсь игрой на домре, живу тем, што мир дает… вологженин, – сказал мирянин-старик, – звать Порфурком.

– Добро! А ты? – уставился краснеющими глазами на Сеньку допросчик.

– Имя Гришка, гулящий тож.

– Каких мест будешь, чей сын?

– Мать родила – не корова! Мест всяких, где можно кормиться.

– Староста! Этого в земскую взять.

– М-м… – кивнул высокий.

– А ты, чернец?

– Иеромонах Кирилло-Белозерского монастыря.

– Далеко забрел! Староста, и этого в земскую, нарядить понятых и волочь! У чернцов имя в миру одно – в монастыре другое. Зримо, бредет из Соловков в Астрахань, манить туда бунтовщиков. Соловки шумят…

– М-м-о-жно! – прожевав закуску, сказал староста.

– Ну, выпьем, да «объездную» буду писать, а то запоздало время. Эй, ты, Гришка, лей не жалей!

– Сами хозяева – лейте! – ответил Сенька.

Пробовали поднять тяжелую баклагу, но она гладко отполировалась в суме Сеньки за время походов, выскальзывала из пьяных рук.

– Вот черт! У воды без хлеба, – сказал подьячий.

Заговорил старик-мирянин:

– Мы вас, служилые, в кабаке с отцом-чернцом угощали честно, а вы пришли нам бесчестье чинить! Где же ваша совесть?

– Ту, ту-у, друг, большая брада. Мы пили, а думу думали – куда пойдете?

– В миру едите, да где спите? Так вот! Соберем мы вам поголовное – с головы по три алтына, еще водкой угостим, – и подите-ка своей дорогой.

– И впрямь! Оставьте вы нас, что за корысть вязаться к странникам, нашу добрую беседу рушить? – пристал Наум.

– Те деньги передайте вот ему, старосте, он же ими купит заплечного, штоб вам в земской избе было легше стоять… Мы посулов не берем! – ответил подьячий.

Сенька вынул трубку изо рта, сказал громко:

– Пущай идут к чертовой матери! Какие им деньги – пили, ели, того будет.

Всем еще казалось, что земские власти спьяну зашли пошутить и попугать, но подьячий спросил старосту:

– Книга доездная у тебя?

– М-м-да-а!

– Подай!

Староста, расстегнув ворот кафтана, вытащил из пазухи толстую тетрадь, на ней на черном переплете было наклеено белое и на белом крупно написано: «Доезды».

Сенька встал, стал ходить по избе, подошел к столу, сказал подьячему:

– На тетради «Доезды», а вы находом пришли, какие вы доездчики? По правилам надо делать!

– Нам, гулящий, всяко делать указано! – Ответив, подьячий выволок из поясной чернильницы перо, рукавом полушубка обтер столовую доску и, разложив тетрадь с росчерками, немного косыми, начал: «Стольника и воеводы Михаила Ивановича Глебова подьячий земской избы Куземка Петров да староста той же расправной избы Панфил Усачев были в избе старого мужика Наумка Пестохина, что на Пустырях за Саратовом, и сыскали на подворье у него троих пришлых людей: гулящего человека, Порфуркой сказался, да чернец Кирилло-Белозерской обители, имя не сказано и не опознано, да гулящий же сказался Гришкой… За поздним часом понятых не звали, допрашивали, как могли, когда ободняет и возьмем мы понятых, приведем сысканных людей в земскую избу на допрос к тебе, стольнику и воеводе Михаилу Ивановичу Глебову. А доезд сей писал подьячий земской избы Куземка Петров».

– Эй, рабы божьи, подпишитесь! – крикнул подьячий.

– Все бесписьменны! – ответил мирянин-старец.

– И иеромонах?

– Не угораздил Господь! – сказал чернец.

Подьячий встал. Староста, видимо, ждал на дорогу выпивки. Сенька подошел, налил ему водки две чашки. Одну староста выпил, стал закусывать, а подьячий, спрятав в пазуху тетрадь, привычно став на колени, крестился в угол, где сидели, но когда он поклонился в землю, Сенька шагнул, наступил тяжелым сапогом на шею лежащего на полу. Полушубок заерзал по полу, ноги носками сапог застучали в половницы. Сенька еще крепче надавил, и подьячий перестал биться под его тяжелой пятой. Староста, пригнувшись, полез из-за стола. Сенька придвинулся к столу, сказал:

– Сядь!

– Не-е хо-чу!

В руках Сеньки сверкнул пистолет:

– Сядь!

– Ку-у-зе-мка-а!

Староста, раскинув руками, сел.

– А-а-а!

В широко раскрытый рот земского Сенька сунул конец пистолета.

– Молчи! Куземка убит.

Староста протрезвился неожиданно и задрожал, таращил глаза, зубы стучали по железу. Сенька вынул изо рта старосты дуло.

– Крест честной целую, робятушки, не я… – Он заревел телячьим голосом, слезы застлали глаза.

– Будем говорить! Перестань!

Земский, всхлипывая, теребил мокрую бороду.

– Один убит, а ты хочешь умереть?

– Бесценные, родные, не убивайте! Не я вел к вам, он.

– Ты власть! Не убить – пойдешь меня искать? Соберешь понятых?

– Святой иконой Одигитрии-матушки клянусь! Все скрою, где были!

– Скроешь – жив будешь… Скроешь ли, куда делся подьячий?

– Скрою, да нихто не видал, куда мы шли!

– Того мало! Обещай в эту избу, пока жив старик Наум, возить бесплатно дрова!

– Обещаю – привезут! Дрова – не вино… Сполню, робятушки, выболи мои глаза! И вот на всём том икону святую дайте целовать.

Сенька снял старый образ Николы, дал поцеловать земскому. Тот, крестясь, поцеловал икону, встав с лавки, сказал:

– Вот, робятушки, меня слухайте – кляузного черта убили, так не ройте его в землю, суньте в Волгу – и молчок! С земли его собаки выволокут, а тут и Глебов воевода привяжется, пойдет сыск – беда! Этот подьячий глебовский истец – шепотник… Он и нас загонял в земской избе – ни дня, ни ночи покоя, особливо нынче разинцы.