Читать книгу "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)"

Непосредственно после этого последнего «открытого» процесса, часть обвиняемых на котором являлись бывшими оппозиционными деятелями, многие сотни находившихся в заключении оппозиционеров, в прошлом сторонников Троцкого, были даже без комедии суда предательски и подло расстреляны в концлагере близ Воркуты, что, по словам А. И. Солженицына, завершило достижение морально-политического единства ВКП(б).[1593]

Зарубежное общественное мнение, в частности связанное с рабочим движением, но не симпатизировавшее социально-политическому строю в СССР, вполне четко и логично определило смысл процесса «правотроцкистского блока» как чудовищную провокацию, увенчавшую провокационные судебные дела предыдущих лет. Логика этого судилища была раскрыта в публикациях Л. Д. Троцкого и его последователей, а также эмигрантов-меньшевиков и деятелей Социалистического Рабочего интернационала.

Л. Д. Троцкий счел, что от этого процесса веяло запахом «гнили и зловония автократии». «Вот какую поразительную картину… вынужден дать Вышинский… Но здесь возникает затруднение! Тоталитарный режим есть диктатура аппарата. Если все узловые пункты аппарата заняты троцкистами, состоящими в моем подчинении, почему в таком случае Сталин находится в Кремле, а я в изгнании?»[1594]

В интервью, данном английской газете «Дейли экспресс» 6 марта, Троцкий очень тепло отзывался о Раковском в те годы, когда встречался с ним, назвав его блестящим оратором и писателем, завоевывавшим сердца откровенностью, человечностью, богатством своей натуры.

Один из лидеров эмигрантов-меньшевиков Р. А. Абрамович утверждал: «Перед лицом всего мира советская юстиция попыталась доказать, что Октябрьская революция была сделана руками германских, японских или австрийских шпионов – Раковского, Бухарина, Троцкого и др.»[1595]

Руководитель французских социалистов Л. Блюм писал: «Люди, которые еще недавно считались светилами советской истории, признают, что они совершали преступления, которые разумный человек не может понять и которые в действительности столь же невозможны, как и обвинения по предыдущим делам».[1596]

Наиболее убедительные опровержения обвинений, выдвигавшихся по адресу Х. Г. Раковского, звучали из уст тех британских и французских общественных деятелей, которые поддерживали с ним связь в период дипломатической работы в Лондоне и Париже. Адвокат Бертен заявил представителю газеты «Матен»: «Я не верю в признания обвиняемых. Я встречался с г. Раковским и знаю его. Этот человек не предатель. Думаю, что обвиняемые были вынуждены сделать эти признания под страхом ужасной судьбы, угрожавшей их родным и членам их семей».[1597] Социалист Северак, не раз встречавшийся с Раковским в минувшие годы, писал: «Я не могу поверить, что мой старый товарищ Раковский мог изменить делу, которому он посвятил всю свою жизнь. Я не могу принять, что этот человек предатель, что он оказывал услуги иностранному шпионажу, что он участвовал в заговоре против жизни Сталина или Горького».[1598]

Видный французский государственный деятель А. де Монзи, который также, как уже говорилось, близко знал теперешнего подсудимого, высказывался о его показаниях коротко и энергично: «Это – полное сумасшествие».[1599]

Журналист Э. Бюре, имя которого упоминалось во время допроса Раковского, сделал заявление для печати, указав, что во время его приезда в Москву в 1935 г. ему не было позволено встретиться с Раковским, вопреки данным предварительным обещаниям, и, таким образом, бессмысленный антисоветский разговор между ними физически не мог состояться. «Тогда у меня возникло болезненное предчувствие того, – продолжал Бюре, – что происходит ныне».[1600]

Показания Х. Г. Раковского опровергали и другие упомянутые им лица. М. Пейджет заявила, например, что встречалась с Раковским в Токио и в Москве в 1934 г., но в обоих случаях рассматривались лишь вопросы работы Красного Креста и не затрагивались политические темы, так как Пейджет занималась лишь благотворительностью.[1601] В свою очередь А. В. Александер сообщил прессе, что Раковского знал в качестве посла в Лондоне, что в России был лишь один раз, в июле 1935 г., но на этот раз с Раковским не встречался.[1602]

С известной осторожностью, чтобы не нарушить отношений с советскими властями, обвинение фактически опровергли многие западные журналисты, присутствовавшие на процессе. Корреспондент «Таймс», описывая сцену внезапного допроса Христиана Георгиевича перед повторным допросом Н. Н. Крестинского, назвал Раковского «самой благородной фигурой среди обвиняемых».[1603] У представителя лейбористской газеты создалось впечатление, что Раковский говорил на процессе, как профессор перед студентами, но что никакой здравый разум не может поверить сделанным признаниям.[1604] Впрочем, корреспондент другой британской газеты, фиксируя внезапный допрос Раковского, фактически пошел на поводу у обвинения, заявив, что показания Раковского – это черная неблагодарность, ибо Крестинский спас, мол, ему жизнь, добившись перевода ссыльного из Астрахани в Саратов.[1605]

Немаловажное, хотя и несколько преувеличенное соображение высказала одна из польских газет: «Его (Раковского. – Авт.) европейская культура была опасна для врагов этой культуры. На заседаниях в Генуе самый большой наплыв был в зале, когда с представителями печати говорил Раковский. Через него Советская Россия установила связь с Европой и вышла из изоляции. Теперь путем его уничтожения она возвращается к этой изоляции».[1606]