Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Служащие аттракциона, в точности как и наши золдатен, разъезжали на джипах и подгоняли зазевавшихся жирафов или слонов. Туда, куда им было положено. Именно «положено».

Аналогии между форт-фиксовской темницей и зверинцем-зоопарком проносились в моем противоударном сознании по нескольку раз в день. «Лев в клетке» – в прямом и в переносном смысле этого слова.

Тем не менее я старался не задумываться ни о чем глобальном, а, как и советовала народная мудрость, расслабившись, получать удовольствие.

Абстрагироваться. Экстраполироваться. Дистанцироваться. Радоваться малому. И втихую, про себя, глумиться над собой и окружавшим меня поздним палеолитом.

«Могло быть и хуже», – как всегда успокаивал себя русско-еврейско-американский Робинзон Крузо.

Исходя из этого посыла, я воспринимал пасхальную декаду как долгожданный отпуск. Если не на уровне Фиджи или Таити, то по крайней мере – как на летней даче в Катскильских горах неподалеку от Нью-Йорка…

…Воспользовавшись кратковременным религиозным «отпуском», я, как и положено нормальному русскому дачнику, переместился на летние квартиры. Поближе к еврейской кухне с ее фантазийными яичницами. Подальше от осточертевших дуболомов и дисфункциональных соседей по нарам.

В отряд я возвращался только на ночевку. Во всем остальном меня надежно прикрывал форт-фиксовский «список Шиндлера».

С утра пораньше з/к № 24972-050 собирал внушительных размеров вещмешок. Как в той старинной детской считалке – «что угодно для души».

В нем лежало: спортивная форма для джоггинга (мультиконфессиональный храм-барак удобно выходил на беговую дорожку); туалетные принадлежности; полотенце; резиновые шлепки; шорты; смена белья; витамины; книги; газеты-журналы и использованный конверт «Fedex», в котором бережно хранил черновики очередной главы «Тюремных хроник». В отдельный целлофановый мешочек укладывалась упаковка многофункциональной туалетной бумаги – особо ценного товара, с которым я не расставался ни на минуту.

Четырех рулонов, бесплатно выдаваемых каждому зэку раз в месяц, мне едва хватало на неделю. Поэтому приходилось дозаправляться у одного из работников хозсклада. Естественно – нелегально. Как и положено – за полцены по сравнению с магазинной.

Экономика должна быть экономной.

Я щедро расходовал туалетную бумагу, используя ее в качестве салфеток, бумажных полотенец, тряпок, сиденья на унитаз, «отвлекающего флажка» при контрабанде еды из столовки и, знамо дело, по назначению.

Периодически «тойлет пейпа дилер»[621] забывал о своем русском клиенте. Периодически русский клиент ему об этом напоминал. В такие «моменты истины» кладовщик всегда меня успокаивал: «Раша, не волнуйся. У меня хорошая память! Как только я тебя вижу, первым делом думаю о подтирке для дерьма!»

От признания поставщика мне становилось слегка не по себе. Хотя, конечно, приятно было осознавать, что тебя не забывают. Но немножечко обидно, что по такому поводу.

Обычно меня все-таки ассоциировали с чем-то более возвышенным. Как говорили в таких случаях американцы: «Face the reality», то есть «столкнись лицом к лицу с реальностью».

“Shit paper”[622] = Lev Trakhtenberg…

Кстати, о нужниках. Помещения «Религиозного департамента», помимо всего прочего, привлекали меня своей относительной незагаженностью. Включая общественный туалет о шести унитазах, с более-менее целыми кабинками в человеческий рост и (о, чудо!!!) с задвижками на дверях!

Я категорически приветствовал улучшенные «Правила поведения в уборной», среди прочего, включавшие в себя периодические сдергивания. Частый спуск воды в унитазе заметно улучшал качество воздуха и помогал настроиться на Вечное.

Все-таки, хоть и сортир, но при Храме…

Без всякого сомнения, прихожане форт-фиксовской капеллы представляли собой передовой отряд американских заключенных. Более-менее продвинутый. Ставший на путь духовного исправления.

Скажем так. Осторожненько.

Но все же и среди них периодически попадались черные овцы, портившие впечатление от всего стада.

…Над раковинами в церковном туалете были прикреплены две автоматические мыльницы с жидким мылом. Такие славные блестящие доилки: нажмешь на кнопочку – хорошо ручки вымоешь. Или ножки, как это делали особо праведные мусульмане перед пятничной молитвой «джумой».

В отрядах подобная буржуйская роскошь отсутствовала. Упаковки жидкого мыла воровались из полезных аппаратусов через несколько минут после их заправки. Сказывалась высокая культура населения и забота о ближнем. Ну и, конечно, безрадостное детство в джунглях капитализма, где «человек человеку враг».

В храме с пережитком прошлого пытались бороться весьма нетрадиционно. При помощи Слова Божьего.

На кафельной стене, прямо над строем потрескавшихся белых раковин, человеколюбивые капелланы повесили отчаянный призыв из Священного Писания: «You Shall Not Steal». Достаточно жизненную заповедь: «Не укради».

Попадание в десятку. Особенно в тюрьме.

К сожалению церковников и к моему великому вуаеристскому восхищению их наивностью, расчет на сознательность заключенных не оправдался. Борьба между добром и злом заканчивалась полным фиаско первого: мыло как воровали, так и продолжали воровать.

Недаром же говорилось, что горбатого могила исправит. Или как в моей новой оптимистичной аксиоме: «Once a criminal, always a criminal». Думаю, что смелый постулат «единожды преступник – всегда преступник» хорошо бы смотрелся в виде эпиграфа к моему будущему резюме…

Надо отдать должное – время от времени, но очень и очень редко, сознательные экземпляры все же затесывались в наши ряды. Настоящие Верующие с Большой Буквы, а не жалкие двурушники-лицемеры, тырившие втихаря казенное мыло.

На стене одной из кабинок все того же многострадального церковного ватерклозета вместо привычных отрядных наскальных рисунков и гомосексуальной тайнописи красовалось совершенно особенное посвящение. По всему было видно, что его писал какой-то грамотный узник, обучавшийся в нормальной школе, а не у отставного солдата Кутейкина.

Надпись гласила: «God love yuo».

То есть искаженный вариант от «God loves you» – «Бог тебя любит».

Про окончание «S» в 3-м лице единственного числа в Форте-Фикс не вспоминало 80 % заключенных. То же самое касалось вспомогательного глагола «does» и многого другого.

Хоть и с ошибками – одной грамматической и одной орфографической, но ход мыслей осужденного философа мне все равно нравился.

Рядом ручкой другого цвета кто-то подписал то же самое, но по-испански: «Dios te аma». Чувствовалась международная солидарность и религиозный экстаз неизвестного латиноамериканца.