Читать книгу "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан"

Либералы и левые, равно как и участники движения за мир, критиковали гонку вооружений и ее «торговцев смертью», и в то время, и после окончания Великой войны ее считали одним из основных, возможно, даже ключевым фактором, который вызвал катастрофу. Это была точка зрения, которая имела особый резонанс в 1920-х и 1930-х гг. в Соединенных Штатах, где росло разочарование участием Америки в войне. В 1934 г. сенатор Джеральд Най из Северной Дакоты возглавил специальный сенатский комитет по расследованию роли производителей оружия в подталкивании к Великой войне и пообещал показать, «что война и подготовка к войне – это не вопрос национальной чести и национальной обороны, а вопрос выгоды для небольшого числа людей». Комитет опросил десятки свидетелей, но неудивительно, что не смог ничего доказать. Великую войну вызвала не одна причина, а их сочетание и, в конечном счете, решения людей. Что все же сделала гонка вооружений – подняла уровень напряженности в Европе и оказала давление на тех, кто принимал решения, чтобы они спустили курок раньше, чем это сделает враг.

По иронии судьбы те, кто принимал решения, в то время были склонны видеть в готовности к войне надежное сдерживающее средство. В 1913 г. английский посол в Париже имел аудиенцию у короля Георга V. «Я предлагаю королю считать, что лучшей гарантией мира между великими державами является то, что все они боятся друг друга»[1554]. Так как сдерживающее средство эффективно только тогда, когда другая сторона думает, что вы готовы применить силу, всегда есть вероятность зайти слишком далеко и начать конфликт случайно или потерять доверие, не увидев угрозу. И честь, как ее называли тогда (сейчас мы сказали бы «авторитет»), была частью этого расчета. Великие державы осознавали свое положение в той же мере, в какой и свои интересы, и слишком явная готовность к уступкам или внешняя робость могла нанести им ущерб. И события десятилетия, прошедшего до 1914 г., показали, что сдерживающие средства работали, будь то способность Великобритании и Франции заставить Германию отступить в марокканском кризисе или проведение Россией мобилизации для оказания давления на Австро-Венгрию, чтобы та оставила в покое Сербию во время Балканских войн. Английское слово, которое часто использовалось в то время, вошло в немецкий язык как der Bluff. А что вы делаете, когда ваш обман называют блефом?

Предвоенная гонка вооружений также заставила думать о времени: если грядет война, то лучше воевать, пока у тебя есть преимущество. За несколькими исключениями – Италия, Румыния или, быть может, Османская империя – европейские народы знали, с кем они будут сражаться в войне, и благодаря своим шпионам обычно имели точное представление о численности вражеских сил и их планах. Немцы, например, прекрасно знали об увеличении численности и модернизации российских вооруженных сил и строительстве в России железных дорог. Генеральный штаб Германии рассчитал, что к 1917 г. воевать с Россией и победить будет невозможно: мобилизация Россией своей сильно увеличившейся армии продлится всего на три дня дольше, чем мобилизация армии Германии (если только Германия сама не предпримет масштабное и дорогостоящее железнодорожное строительство на востоке)[1555]. В ходе невеселого разговора с банкиром Максом Варбургом кайзер понял, что война с Россией начнется уже в 1916 г. «Охваченный тревогой кайзер даже подумал, а не лучше ли будет напасть первым, вместо того чтобы ждать»[1556]. Глядя на запад, немцы также знали о текущих недостатках французских вооруженных сил, таких как нехватка тяжелой артиллерии, еще до того как они были подвергнуты критике французским сенатором в июле 1914 г. Наконец, немцы опасались, что Австро-Венгрия долго не выдержит. Все эти соображения побудили основных деятелей, которые принимали решения в Германии, думать, что если уж воевать, то 1914 г. – хорошее для этого время. (Японские военные сделали аналогичные расчеты, когда рассматривали возможность войны с Соединенными Штатами в 1941 г.) И если немцы считали, что их время уходит, русские и французы полагали, что все складывается в их пользу, а французы, в частности, считали, что могут позволить себе ждать[1557]. Австро-Венгрия не была столь оптимистична. В марте 1914 г. Конрад – начальник Генерального штаба Дуалистической монархии – задал вопрос своему коллеге, нужно ли «ждать, пока Франция и Россия подготовятся, чтобы совместно вторгнуться к нам, или же предпочтительнее разрешить неизбежный конфликт раньше»[1558].

Слишком много европейцев, особенно таких, как Конрад, занимавших ключевые посты, вроде военных высокого ранга и правительственных чиновников, теперь ждали начала войны. Русский генерал Брусилов поспешил отправиться с женой в Германию на водный курорт летом 1914 г.: «Я был абсолютно уверен, что Мировая война начнется в 1915 г. Поэтому мы решили не откладывать наше лечение и отдых, чтобы иметь возможность вернуться на родину к маневрам»[1559]. В то время как уверенность в действенности наступления все еще убеждала многих в том, что любая война будет короткой, такие люди, как Бетман и Мольтке, смотрели на эту перспективу с глубоким пессимизмом. В апреле 1913 г., когда Россия и Австро-Венгрия противостояли друг другу после 1-й Балканской войны, Бетман предупредил всех в рейхстаге: «Никто не может представить себе масштабы мирового пожара, страданий и разрушений, которые он принесет народам»[1560]. И все же он, как и Мольтке, все больше понимал, что не в силах предотвратить его. Грей, однако, накануне Великой войны по-прежнему верил, что знание того, что всеобщая война будет катастрофой для всех участников, должно сделать европейских государственных деятелей осмотрительнее. «Разве не это в трудные годы, начиная с 1905 г. и по настоящее время, заставляло великие державы отказываться от попыток добиваться чего-либо, доводя до войны?»[1561]

Так как война казалась вполне вероятной, стало более, чем когда-либо, важно находить новых союзников. Сухопутные войска двух альянсов теперь были настолько равны по численности, что даже небольшая страна, вроде Греции или Бельгии, могла нарушить это равновесие. И хотя греки мудро отказались давать какие-либо обязательства, кайзер был уверен, что король Греции – представитель семьи Гогенцоллернов – поступит правильно, когда настанет время. Бельгия – другое дело. Все неистовые попытки Вильгельма перетянуть на свою сторону ее короля привели лишь к тому, что Бельгия исполнилась решимости защищать свой нейтралитет всеми возможными средствами. В 1913 г. Бельгия ввела воинскую повинность и увеличила численность своей армии. Она также реорганизовала вооруженные силы, чтобы укрепить свою крепость в Льеже неподалеку от границы с Германией, ясно показывая, какое государство, гарантирующее нейтралитет Бельгии, по ее мнению, с наибольшей вероятностью его и нарушит, хотя разработчики военных планов в Германии по-прежнему не рассчитывали на сопротивление со стороны «шоколадных солдатиков».