Читать книгу "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан"

Камбон также подталкивал Грея к письменному заявлению о сотрудничестве Великобритании и Франции в случае, если каждая из стран опасалась нападения. Он уверял Грея, что просит не о заключении союза или какого-либо обязывающего договора о том, что их две страны будут фактически действовать вместе, а просто о подтверждении того, что они будут совещаться. Грей, который предпочел бы оставить все как есть, признал необходимость что-то предпринять, чтобы уверить французов в своей поддержке, или возникнет риск развала «сердечного согласия». В ноябре 1912 г. с одобрения кабинета министров он обменялся письмами с Камбоном. В своем письме Грей сослался на неформальные переговоры между английскими и французскими армейскими и военно-морскими экспертами и подчеркнул, что в них не содержалось обещание предпринимать какие-то действия. Однако далее он признал, что в период кризиса каждой державе, вероятно, будет необходимо знать, придет ли другая сторона ей на помощь со своими вооруженными силами, и в таком случае имеет смысл принимать в расчет уже разработанные планы. «Я согласен с тем, – писал он, – что, если у одного из двух правительств будут серьезные основания ожидать неспровоцированного нападения третьей державы или чего-то такого, что будет угрожать всеобщему миру, следует немедленно обсудить с другой стороной, станут ли оба правительства действовать вместе с целью предотвращения агрессии и сохранения мира, и если да, то какие меры они будут готовы принять сообща»[1543].

Грей и премьер-министр Асквит вплоть до начала войны продолжали настаивать на том, чтобы Великобритания имела полную свободу действий в отношении Франции. Это выглядело формально правильно, но это была не вся правда. Неформальные переговоры военных и моряков привели к тому, что английские и французские вооруженные силы проводили свои мероприятия в уверенности, что другая сторона подставит плечо в случае начала войны. Лорд Эшер – придворный, эксперт по обороне и превосходный закулисный манипулятор – написал своему другу в 1913 г.: «Разумеется, нет никакого договора или соглашения, но как мы сможем выйти из обязательств Генерального штаба с честью, я понять не могу. Все это мне кажется таким неустойчивым»[1544]. Десятилетие неформальных переговоров, дипломатического сотрудничества и публичного принятия в обеих странах «сердечного согласия» создало целую сеть связей, которые было бы трудно игнорировать в случае начала следующего кризиса. Как Пол Камбон напомнил Грею, когда тот сказал, что между Францией и Великобританией нет официального договора: «Нет ничего, кроме нравственного «сердечного согласия», которое, однако, при случае можно было превратить в официальное «сердечное согласие», если бы этого пожелали два правительства»[1545].

Сам Грей, как он это делал всегда, продолжал посылать французам неоднозначные сигналы. В апреле 1914 г. он предпочел продемонстрировать, что придает большое значение отношениям с Францией, совершив свое первое путешествие за границу (после того как девять лет пробыл министром иностранных дел) в качестве лица, сопровождающего короля Георга V в Париж. Ни министр, ни сам король не любили ездить за границу. Грей также был мрачен, потому что недавно узнал, что теряет зрение. Он планировал летом того года посетить специалиста в Германии[1546]. Правда, англичане были довольны прекрасной, мягкой погодой и теплым приемом французов. Грею даже удалось побеседовать с Пуанкаре, который не говорил по-английски. «Святой Дух снизошел на сэра Эдварда Грея, – сказал Пол Камбон, – и теперь он говорит по-французски!»[1547]И хотя Грей уверял австрийского и немецкого послов в том, что большую часть времени он проводил за осмотром достопримечательностей и что не было «ничего агрессивного» в его дискуссиях с французами[1548], на самом деле он уступил нажиму французов и согласился начать неформальные военно-морские переговоры с русскими. Когда же в прессе появились комментарии и вопросы, Грей воспользовался этой возможностью и отложил переговоры до августа. И хотя никакие военно-морские соглашения с Россией никогда не были достигнуты, немцы были встревожены возможностью согласованных нападений с Балтики и Атлантики и более, чем когда-либо, убеждены, что Германия находится в окружении[1549].

Фактором, который делал разделение Европы еще более опасным, была усиливающаяся гонка вооружений. И хотя ни одна великая держава, кроме Италии, не вела войну между 1908 и 1914 гг., их общие расходы на оборону выросли на 50 %. (Соединенные Штаты тоже увеличили свои расходы, но гораздо меньше.)[1550]Между 1912 и 1914 гг. Балканские войны способствовали началу нового витка наращивания военных расходов, по мере того как сами балканские народы и державы наращивали свои вооруженные силы и вкладывали средства в более усовершенствованное и новое вооружение типа подводных лодок, пулеметов или самолетов – эти чудеса европейских науки и техники. Среди великих держав выделялись Германия и Россия: расходы на оборону в Германии подскочили с 88 млн фунтов стерлингов в 1911 г. до почти 118 млн фунтов стерлингов в 1913 г., тогда как Россия за тот же период с 74 млн дошла почти до 111 млн фунтов стерлингов[1551]. Министры финансов и другие беспокоились, что расходы слишком высоки, что они растут слишком быстро, что они непосильны и это приведет к народным волнениям. Однако их все больше отодвигали в сторону обеспокоенные государственные деятели и генералы, охваченные еще большим страхом – страхом отстать от врагов, которые заняты наращиванием своих вооруженных сил. Армейская разведка в Вене сообщала в начале 1914 г.: «Греция утраивает, Сербия удваивает, Румыния и даже Болгария и Черногория значительно усиливают свои армии»[1552]. Австро-Венгрия ответила новым законопроектом об армии, увеличивавшим численность ее вооруженных сил (хотя и гораздо меньше, чем Германия и Россия). Немецкие законы об армии и флоте, французский Трехлетний закон, российская «Великая программа» и увеличенные расходы Великобритании на свой флот были аналогичными ответами на ощущаемые угрозы, но другим они таковыми не казались. То, что казалось оборонительной мерой с одной точки зрения, было угрозой – с другой. И обычно внутренние лобби и пресса иногда при поддержке производителей оружия воскрешали призрак опасности, нависшей над нацией. Тирпиц, который всегда был изобретательным, когда нужно было добиться большего финансирования для его флота, выдвинул еще одну причину в пользу Закона о военно-морском флоте в 1912 г.: Германия не должна потратить зря свои прежние капиталовложения. «Без надлежащего оборонительного шанса против нападения англичан наша политика всегда должна демонстрировать уважение к Англии, и наши жертвы будут напрасны»[1553].