Читать книгу "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)"

Р. Промышленного дела не имел.

В. Какое-нибудь торговое дело?

Р. Торговлей не занимался.

В. Чем занимался?

Р. Мой отец умер в 1903 году.

В. Я вас не упрекаю за вашего отца, вы сами о нем вспомнили. Я спрашиваю – каковы были ваши средства к существованию?

Р. Моими средствами к существованию были доходы от имущества отца.

В. Значит, вы жили на доходы в качестве рантье? (Наконец прокурор смог блеснуть экономическим термином, правда употребленным не к месту! – Авт.)

Р. В качестве сельского хозяина.

В. То есть помещика?

Р. Да.

В. Значит, не только ваш отец был помещиком, но и вы были помещиком, эксплуататором?

Р. Ну конечно, я эксплуататор. Получал же я доходы. Доходы же, как известно, получаются от прибавочной стоимости. (Эта спокойная реплика должна была звучать убийственным сарказмом по адресу чуть ли не малограмотного прокурора, но тот сарказма не понял и продолжал демонстрировать свое скудоумие. – Авт.)

В. А прибавочная стоимость была в ваших руках?

Р. Да. Прибавочная стоимость была в моих руках.

В. Значит, я не ошибаюсь, когда говорю, что вы были помещиком.

Р. Не ошибаетесь.

В. Вот мне важно было выяснить, откуда шли ваши доходы.

Р. Но мне важно сказать, на что шли эти доходы.[1573] (Это был очень важный момент, который мог вообще опрокинуть все спичечное здание, с трудом сооруженное Вышинским. Здесь, однако, прокурор сразу почуял опасность и пресек дальнейшие показания. – Авт.)

В. Это другой разговор. Имели вы тогда отношения с разными помещичьими и капиталистическими кругами в какой бы то ни было мере?

Р. Нет, очень мало. Если надо брать деньги в заем в банке, то имел дело с этим банком. Ведь я в самой Румынии жил очень мало».[1574]

По существу дела, завершить сооружение фигуры румынского «помещика-эксплуататора», врага трудящихся, пробравшегося в партию большевиков с заведомо разрушительной целью реставрации капитализма, Вышинскому так и не удалось.

В то же время на допросе Х. Г. Раковский заявил о том, что он во время следствия отказывался от показаний в совершении тех преступлений, в которых его обвиняли, в течение восьми месяцев[1575] и этим довел до мирового общественного мнения, что показания у него были исторгнуты силой.

При этом, правда, Раковский сказал, что показания он стал давать, узнав об агрессии Японии против Китая и неприкрытой агрессии Германии и Италии против испанского народа. Но и этот мотив он использовал для того, чтобы хотя бы в малейшей степени дать представление о режиме заключения и следствия, показав, что в тюрьме ему даже не давали газет, которые получил внезапно, то ли по прихоти следствия, то ли, что значительно более вероятно, для оказания психологического давления. «То, что читатель обыкновенно вычитывает каждый день в маленьких дозах в телеграммах, я это получил сразу в крупной, массированной дозе. Это на меня подействовало потрясающим образом».[1576]

Этот фрагмент показаний можно понять и в том смысле, что Х. Г. Раковский решил дать требуемые следствием «признания» после почти восьмимесячного отказа от них, чтобы не ослаблять фронта борьбы против агрессоров, то есть поставил общие интересы прогресса и социализма, как он понимал их, выше собственных интересов, своей чести и достоинства, выше своей жизни.

Но ведь такой поворот противоречил самым решительным образом всей концепции обвинения! Признавая в таком контексте себя виновным в совершении преступлений, в измене СССР, Х. Г. Раковский тем самым отвергал обвинения, ибо просто не мог человек, продолжавший осознавать опасность «фашизма» (мы берем термин «фашизм» в кавычки, ибо понимался он расширительно, включая не только фашистский режим в Италии, но также нацистский строй в Германии и другие правоэкстремистские государственные порядки), готовый во имя борьбы против него принести себя в жертву, пойти на сознательную службу к этим самым силам крайней реакции.

Остальные подсудимые, кроме Н. И. Бухарина, были полностью или частично деморализованы. При этом напомним потрясающую метаморфозу, произошедшую с Н. Н. Крестинским, точнее говоря, предположение о его подмене двойником. Бухарин же избрал на процессе другую тактику, нежели Раковский, хотя и сходную в главном – в самом факте «признательных» показаний. Он признавал «политическую ответственность» за преступления разного рода и категорически отвергал или опровергал свою причастность к конкретным преступным действиям. Проведя соответствующий анализ стенограммы процесса на различных уровнях, Стивен Коэн подытожил: «Используя ошеломительный набор двусмысленностей, уверток, кодированных слов, завуалированных намеков, логических хитросплетений и упорных опровержений, Бухарин регулярно перехватывал инициативу у Вышинского, все больше сбивал его с толку и камня на камне не оставил от обвинений истинного прокурора Сталина».[1577]

Раковский не обладал таким блестящим полемическим талантом, как Бухарин, умевший с поразительной легкостью доказывать совершенно противоположные вещи, он был старше Бухарина на 15 лет, на предварительном следствии Бухарин держался три месяца,[1578] тогда как Раковский более семи, и, естественно, поведение Бухарина на суде было намного более ярким. Американский корреспондент, присутствовавший на процессе, только у Бухарина обнаружил «мужество, гордость и почти что дерзость», его борьбу за свою репутацию в мире и за свое место в истории».[1579] Представляется немаловажным, хотя и преувеличенным мнение меньшевика-эмигранта Ф. И. Дана: «Ни на одном из предыдущих процессов не было таких скандальных для режиссуры эпизодов, как выступления Крестинского, Раковского, Рыкова, Бухарина и даже Ягоды, недвусмысленно заявлявших о лжи всех или части показаний, выуженных у них на предварительном следствии».[1580]