Читать книгу "Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма"

«Господа, выходите!», — и находящиеся в комнате придворные чины выходили из комнаты.

Теперь король назначал платье, которое желал надеть на другой день, ложился в постель и делал медику знак, что он может подойти к его кровати и осведомиться о состоянии его здоровья. В это время камер-лакей зажигал или приказывал зажечь ночную лампу. Через несколько минут медик выходил из комнаты и с ним все лакеи. Дежурный камердинер оставался в спальне один, закрывал занавески кровати, тушил свечи и ложился на свою постель.

В те дни, когда король был болен или принимал лекарства, а это бывало почти всякий месяц, правила этикета изменялись. Король принимал лекарство в постели, потом отправлялся к обедне с обычными парадными выходами; дофин и особы королевской фамилии делали ему на несколько минут визит; по выходе их представлялись королю, в свою очередь, герцог Мэнский, граф Тулузский и г-жа де Ментенон. Г-жа де Ментенон садилась в кресла подле кровати; что касается дофина, то он, равно как и прочие особы королевского дома, всегда стоял. Один герцог Мэнский по причине своей хромоты садился возле кровати на табурет, но в том только случае, когда кроме г-жи де Ментенон и его брата в комнате никого не было. В эти дни король обедал в своей постели, а к трем часам пополудни придворным дозволялось входить к его величеству. Тогда король вставал и проходил в свой кабинет, где держал совет; после этого он обыкновенно уходил к госпоже де Ментенон и оставался у нее до ужина, подававшегося, как мы уже выше сказали, всегда в 10 часов.

Во время похода этикет изменялся сообразно с происшествиями, часы назначались по обстоятельствам; только совет собирался в одни и те же часы. Король кушал с теми только лицами, которые имели право на эту честь. Те, кто своими заслугами надеялись получить это право, просили об этом короля через посредство дежурного камер-юнкера; дежурный камер-юнкер сообщал им ответ короля, и на другой день они представлялись государю в то время, как он шел обедать. Тогда король, обращаясь к ним, говорил: «Господа, садитесь за стол!» Это приглашение, сделанное один раз, как и приглашение на охоту, не требовало возобновления. Впрочем, этого отличия удостаивались только потомственные дворяне, а личные заслуги не давали этого права: генерал Вобан в первый раз обедал с королем при осаде Намюра, между тем как полковники из потомственных дворян допускались к обеденному столу без всяких затруднений.

Из всех аббатов один имел честь обедать с королем — аббат де Грансе, который подвергал свою жизнь опасности, исповедывая раненых и воодушевляя войска. Духовенство никогда не было удостаиваемо этой чести за исключением кардиналов и пэров.

На лагерных обедах и ужинах все были в шляпах и считалось даже знаком невежества и неуважения, о чем вам тотчас сделали бы замечание, сидеть за столом с открытою головою; его королевское высочество дофин сам был в шляпе, и отличия ради один король сидел без головного убора. Когда король обращался к кому-нибудь из лиц, приглашенных к его столу, то тот должен был снять шляпу; то же самое правило относилось и к тем, которым дофин или принц Орлеанский оказывали такую же честь.

Король был всегда набожен; только раз он пропустил обедню, и это было в тот день, когда войска выступили утром из лагеря на приступ. Луи XIV строго соблюдал посты; он всегда говел на Страстной неделе Великого поста и постился не только в Пост, но и в большие праздники. Он причащался пять раз в год, в субботу на Страстной неделе в приходской церкви, а в другие дни — в своей часовне; этими днями были кануны праздников — Сошествия Св. Духа, Успения Пресвятой Богородицы, Рождества Христова и праздник Всех Святых. В четверг на последней неделе Великого поста король давал для бедных обед; во время поста он кушал один только раз в сутки, в полдень.

С того времени как Луи XIV минуло 35 лет, он всегда носил платье более или менее темного цвета, с легкой золотой вышивкой; иногда на нем не было ничего блестящего, кроме одной золотой пуговки, которая прикреплялась к воротнику рубашки; иногда весь костюм его был сшит из черного бархата; что касается королевских жилетов, то они имели разные цвета: красные, синие, зеленые и всегда вышитые золотом и серебром; никогда король не носил перстней, и если были на нем драгоценные камни, то разве только на бантах башмаков, подвязок или на тесьме шляпы. Вопреки обычаю предшествовавших ему королей, он всегда носил под камзолом голубую ленту; в праздничные дни лента была длиннее обыкновенной и унизанной драгоценными камнями, а стоимость ее составляла до 10 миллионов. Это соблюдалось очень строго, исключая Пост и говение, которые, впрочем, были отменены, когда королю исполнилось 65 лет, и совсем забыты, когда он слег в постель, с которой уже не встал.

ГЛАВА XLIII. 1685 — 1690

Кальвинисты и католики. — Угнетения, предшествовавшие отмене Нантского эдикта. — Отмена Нантского эдикта. — Аббат Шела. — Его мученичество. — Он посылаатся в Севенны. — Жестокость его поступков. — Намерение Луи XIV вступить в брак с де Ментенон. — Сопротивление дофина. — Брак совершается. — Сонет герцогини, супруги герцога Бурбонского. — Письмо Карла II. — Характер этого государя. — Восшествие на престол Иакова II. — Его необдуманный поступок. — Принц Оранский свергает с престола своего тестя. — Иаков II и его семейство ищут себе приюта во Франции. — Возвращение Лозена. — Аугсбургская лига. — Болезнь Луи XIV. — Трианонское окно.

Сначала 1865 года ум новой фаворитки занимали две весьма важные идеи — отмена Нантского эдикта и вступление в брак с королем. Отмена эдикта, без сомнения, была следствием влияния г-жи де Ментенон и отца ла Шеза; этого опасался уже Анри IV, об этом мечтал Ришелье; предвидя такую возможность, Анри IV, кроме свободы совести, даровал своим бывшим единоверцам несколько укрепленных городов, в случае гонений способных стать убежищами, но враги реформатской религии поступили так: они сначала отняли у гугенотов их города и замки, а потом уничтожили и сам эдикт. Вспомним, как при осаде Ла-Рошели гугенот Бассомпьер, сражавшийся против гугенотов, сказал: «Вы увидите, что мы будем так глупы, что возьмем Ла-Рошель!» Действительно, один за другим все укрепленные места гугенотов были у них отняты, и в конце 1656 года, в министерство Мазарини, вследствие бунта, случившегося в Ниме, одном из центров религиозной борьбы, уже начались жестокие гонения, развернувшиеся вполне позднее, а тогда они были остановлены Кромвелем, который, узнав о происходящем на юге Франции, заключил свою, обращенную к французскому двору, депешу следующим: «Я узнал, что в лангедокском городе Пиме было несколько народных возмущений; прошу вас о том, чтобы все это кончилось без кровопролития и особенно вредных последствий».

Поскольку тогда Мазарини очень нуждался в Кромвеле, особые жестокости были пресечены, а всякого рода утеснения вроде драгонад особого значения не имели, поскольку на юге война велась уже более трехсот лет и земля постоянно поливалась кровью то гугенотов, то католиков, начиная со времени альбигойцев — предшественников современных протестантов. Всякое столкновение выражало характер торжествовавшей в тот момент партии: если победителями выходили протестанты, то мщение имело характер открытый, зверский, яростный, а если торжествовала католическая партия, возмездие совершалось скрытно и лицемерно.