Читать книгу "Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу"

— Я передал ответственность за Армению царю парфян, — сказал Октавиан мидийскому Артавазду, — при условии, что он останется на своей стороне Евфрата. С твоей частью мира нет полной определенности, потому что она лежит к северу от верховьев Евфрата, но мой договор фиксирует границу как линию между Колхидой на Эвксинском море и Матианским озером. Что дает Риму Карану и земли вокруг горы Арарат. Я возвращаю тебе твою дочь Иотапу, царь мидян, потому что она должна выйти замуж за сына царя парфян. Твой долг — сохранить мир в Армении и Мидии.

— Все сделано, — сообщил Октавиан Прокулею, — без потери жизни или какого-нибудь члена.

— Ты не должен был сам идти в Армению, Цезарь.

— Правильно, но я хотел своими глазами увидеть расположение страны. В последующие годы, когда я буду сидеть в Риме, мне может понадобиться личное знание всех восточных земель. Иначе какой-нибудь новый воин, желающий прославиться, может обмануть меня.

— Никто никогда этого не сделает, Цезарь. Как ты поступишь со всеми царями-клиентами, которые были на стороне Клеопатры?

— Конечно, не потребую от них денег. Если бы Антоний не пытался обложить налогом доходы этих людей, которых у них нет, все могло бы повернуться по-другому. Сами распределения территорий Антонием отличные, и я не вижу необходимости переделывать что-либо просто из желания показать свою власть.

— Цезарь — загадка, — сказал Статилий Тавр Прокулею.

— Как это, Тит?

— Он ведет себя не как завоеватель.

— Я не верю, что он считает себя завоевателем. Он просто соединяет вместе куски мира, чтобы передать их сенату и народу Рима как нечто целое, завершенное.

— Хм! — усмехнулся Тавр. — Сенату и народу Рима, как бы не так! Он никогда не выпустит из рук вожжи. Нет, что озадачивает меня, старина, — как он намерен править, поскольку он должен править.

Он уже пятый раз был консулом, когда встал лагерем на Марсовом поле с двумя любимыми легионами — двадцатым и двадцать первым. Здесь он должен был оставаться, пока не отметит свои триумфы, всего три: за завоевание Иллирии, за победу в Акции и за войну в Египте.

Хотя ни один из трех не мог соперничать с некоторыми триумфами в прошлом, каждый из них перещеголял всех предшественников в смысле пропаганды. В его живых картинах Антониев изображали престарелые гладиаторы, еле волочившие ноги, а Клеопатр — гигантские германские женщины, которые вели своих Антониев в ошейниках и на поводках.

— Замечательно, Цезарь! — сказала Ливия Друзилла после триумфа за Египет, когда ее муж пришел домой после щедрого угощения в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.

— Да, я тоже так думаю, — ответил он, довольный.

— Конечно, некоторые из нас помнят Клеопатру еще со времени ее пребывания в Риме и были поражены тем, как она выросла.

— Да, она высосала силу из Антония и стала как слон.

— Какое интересное сравнение!

Потом началась работа — самое любимое занятие Октавиана. Он выехал из Египта, имея семьдесят легионов — астрономическое количество, и только золото из сокровищ Птолемеев помогло им без особых трудностей покинуть эту страну. После тщательного обдумывания Октавиан решил, что в будущем Риму понадобится не более двадцати шести легионов. Ни одного легиона не будет в Италии или Италийской Галлии, а это значит, что ни один амбициозный сенатор, вознамерившийся занять его место, не будет иметь войска под рукой. И наконец, эти двадцать шесть легионов составят постоянную армию, которая будет служить под орлами шестнадцать лет и под флагами еще четыре года. Остальные сорок четыре легиона он расформировал и рассеял по всему периметру Нашего моря, на землях, конфискованных у городов, которые поддерживали Антония. Эти ветераны никогда не будут жить в Италии.

Сам Рим приступил к преобразованиям, обещанным Октавианом: от кирпича к мрамору. Каждый храм был заново покрашен в свои цвета, площади и сады сделались еще красивее, а все привезенное с Востока — дивные статуи и картины, потрясающая египетская мебель — пошло на украшение храмов, форумов, цирков, рыночных площадей. Миллион свитков поступил в общественную библиотеку.

Естественно, сенат проголосовал за все виды почестей для Октавиана. Он принял немногие, и ему не понравилось, когда палата настаивала на том, чтобы называть его dux — вождь. Тайные желания у него были, но не столь вопиющие. Меньше всего он хотел выглядеть явным деспотом. Поэтому он жил так, как подобает сенатору его ранга, но без чрезмерной пышности. Он знал, что не сможет править без молчаливого согласия сената, но он определенно должен был как-то получить эту помощь, чтобы контролировать казну и армию — две силы, от которых он не хотел отказываться, но которые не давали ему личной неприкосновенности. Для этого ему нужны были полномочия плебейского трибуна, и не на год или десятилетие, но пожизненно. Чтобы получить это, он должен работать, постепенно набирая права, пока наконец он не получит самое важное право — право вето. Он, самый немузыкальный из всех, должен убаюкать сенат пением сирены, чтобы они навсегда уснули на своих веслах.

Когда Марцелле исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за Марка Агриппу, консула во второй раз. Она не разлюбила своего угрюмого, необщительного героя и вступила в союз, убежденная, что покорит его.

Казалось, детская Октавии никогда не уменьшится в размере, несмотря на уход Марцеллы и Марцелла, двоих ее старших детей. У нее оставались еще Иулл, Тиберий и Марция — все четырнадцати лет; Целлина, Селена, брат-близнец Селены под новым именем Гай Антоний и Друз — все двенадцати лет; Антония и Юлия — одиннадцати лет; Тонилла — девяти лет; переименованный Луций Антоний — семи лет, и Випсания — шести лет. Всего двенадцать детей.

— Мне жаль, что Марцелл ушел, — сказала Октавия Гаю Фонтею, — но у него есть свой дом, и он должен жить там. На будущий год он будет служить как контубернал у Агриппы.

— А что теперь будет с Випсанией, после того как Агриппа женился?

— Она останется со мной. Я думаю, это мудрое решение. Марцелла не захочет, чтобы ей постоянно напоминали о ее пребывании в детской последние несколько лет, а Випсания будет напоминать ей об этом. Кроме того, Тиберию будет одиноко.

— Как чувствуют себя дети Клеопатры? — спросил Фонтей.

— Намного лучше!

— Значит, Гай и Луций Антонии наконец устали драться с Тиберием, Иуллом и Друзом?

— Когда я перестала обращать на это внимание, да. Это был хороший совет, Фонтей, хотя в то время он мне не понравился. Теперь мне надо только убедить Гая Антония не переедать. Он такой обжора!

— Во многих отношениях таким был и его отец.

Фонтей прислонился к колонне в новом, изысканном саду, который Ливия Друзилла устроила вокруг карповых прудов старика Гортензия, и скрестил руки на груди, как бы обороняясь. Теперь, когда Марк Антоний был мертв и гробница в Александрии запечатана навсегда, он решил попытаться поговорить с Октавией, уже много лет оплакивавшей своего последнего мужа. В сорок лет, вероятно, она уже не может родить, и в детской больше не будет пополнений, если, конечно, там не появятся внуки. Почему не попытаться? Они стали очень хорошими друзьями, и вряд ли она отвернется от него ради памяти об Антонии.