Читать книгу "История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - Август Мюллер"

В скверном положении очутились действительно со времени въезда в Багдад Му’ыззы ад-даулы (334 = 945, т. II, с. 267) потомки могучего Мансура, с которыми бунды обращались отныне весьма бесцеремонно. По устранении Мустакфи пришлось трем аббасидам Мути (334–363 = 946–974), Таи (363–381 = 974–992) и Кадиру (381–422 = 992–1031) испытать более чем печальное существование, перенося презрение и полное невнимание со стороны шиитских султанов. Эмиры аль-умара повелителя, как пока величали себя еще бунды чуть что не в насмешку, нуждались в духовном авторитете халифа для необходимого противовеса Фатимидам в их поступательном движении по Сирии. Вообще Аббасидов только терпели; их содержали так дурно, что иногда халифы лишены были самого необходимого. Число шиитов в Багдаде, понятно, возросло при новом правлении; раз один из этих еретиков едва не занял место суннитского главы кадиев. Превеликого труда стоило Кадиру не допустить до этого. Зато шииты получили своего собственного судебного главу с титулом накиб «настоятель». Враждебные партии, понятно, занимали обыкновенно особые кварталы города. И несмотря на это существовала непрестанная вражда между шиитами, гордившимися единоверством с султанами, и слишком известными по своему фанатизму суннитами столицы. Нельзя сказать, чтобы эта рознь была только чисто религиозного характера, она должна была неизбежно стать более тягостной для халифов, чем для бундов. Неприятности множились по мере того, как хозяева «повелителя правоверных» погрязали в провинциализме и семейных раздорах. Поистине оказывалось действительным избавлением для Аббасидов и для «града благоденствия», когда при Каиме (422–467 = 1031–1075) сельджуки Тогрульбега положили конец пришедшему в расстройство хозяйничанью бундов. Положим, турецкий султан не особенно торопился навестить своего верховного религиозного владыку. Круглый год он даже и не вспомнил о нем, а войска его распоряжались в Багдаде совершенно так же, как в былое время турки. Но сельджуки были суннитами, Тогрульбег счел необходимым для придания своему владычеству характера законности испросить у халифа в 449 (1058) в торжественной аудиенции инвеституру на титул султана. При этом он облобызал землю перед стопами наместника пророка и сел возле по особому приглашению — разыграна была, одним словом, полнейшая комедия в назидание почтеннейшей публике. Однако султан не мог и впоследствии обходиться дурно с халифом. Он предоставил ему средства на довольно представительную жизнь, по мере же возрастания благоденствия росло, понятно, уважение и влияние Аббасидов в Багдаде и окрестностях. И несмотря на все это халифу пришлось пострадать как раз именно теперь от козней злейших врагов веры — измаилитов и фатимидов. Им удалось наконец на короткое время изгнать его из старинной резиденции его предков. Пока бунды держались еще в Ираке, в их интересах было, конечно, противодействовать всем замыслам египетского властелина и его тайных приспешников измаилитов. Но с того самого момента, когда сельджуки заняли Багдад и изгнали из города начальствующего над войсками бундов турка Арслана Аль-Басасирия, настроение сразу изменилось. Надо полагать, что этот самый Басасирий давно уже предвидел успех Тогрульбега и на всякий случай искал сближения с измаилитами, располагавшими, кроме Египта, во многих отношениях большим влиянием вообще во всех странах востока. Несомненно одно, что он находился в постоянных сношениях с фатимидом Мустансиром. Когда же Ибрахим, брат Тогрульбега, подстрекаемый интригами измаилитов, во второй раз поднял знамя бунта в 450 (1058) в Персии и султан должен был спешно туда двинуться, Басасирий воспользовался беспомощностью Багдада и неожиданным набегом овладел на короткое время столицей. Когда же халиф Каим вынужден был покинуть город, он ввел немедленно же шиитское богослужение и приказал молиться за фатимида Мустансира (13 Зуль Ка’да 460 = 1 января 1059). При известии о совершившемся в Каире, конечно, возликовали. Но у обоих соперничествующих владетельных родов права были почти одинаковы — во всяком случае, ничтожные для торжества.

Мы уже видели, каковы были порядки, наступившие в собственной стране Мустансира вскоре после этого случайного триумфа. Династия его никогда более не оправлялась после бедствий, причиненных ей турецкими смутами. Между тем халифу пришла в голову действительно не глупая мысль призвать к себе из Акки в 466 (1073/4) армянина Бедра Аль-Джамалия на помощь против турок и негров. Он занимал эту крепость на службе у фатимида с несколькими полками, состоявшими исключительно из его земляков армян. Хотя Бедру было уже лет 60 с лишком, но этот энергический человек нисколько не задумывался над какими-нибудь пустяками. В том же самом году (466 = 1074) поручил он своим подчиненным офицерам войти в дружеские отношения, каждому с одним из самых непокорных эмиров Каира, и постараться перебить всех этих забияк. Покончив с ними, он принял титул миргуша[406], т. е. генералиссимуса, и стал управлять страной почти самостоятельно. Его озабочивало одно только, что все его попытки отвоевать от сельджуков провинции в Сирии и Палестине, несмотря на занятый было им морской берег до Сидона, не увенчались ожидаемым успехом. Все-таки он был в состоянии, скончавшись незадолго до Мустансира в 487 (1094), передать успокоенный и снова начинающий процветать Египет сыну своему, Шаханшаху власть которого над страной стала еще неограниченней, чем власть покойного его отца. И недаром носил он при ничего не значащем младшем сыне Мустансира, Муста’ли (487–495 = 1094–1101) пышный титул: аль-Мелик аль-Афдаль «совершеннейший царь». Таковым он и был, управляя на самом деле Египтом. Между тем именно при Мустансире измаилиты безмолвно отстранились от Фатимидов. Тотчас же после призвания миргуша Бедра в Египте появился перс аль-Хасан ибн Сабах, очень влиятельный дай на востоке. Высшие сановники принимали его с почетом, что подтверждает, несомненно, существовавшее еще тогда единение между фатимидами и измаилитами. Но с этих пор потомки первых гроссмейстеров ордена начинают мало-помалу терять свою связь с обществом, со своей стороны и оно относится полупрезрительно к постепенно увеличивающейся слабости египетского халифата. Центр тяжести общества переносится при помощи этого самого Хасана в Персию и северную Сирию; там встретимся мы с ним опять в следующем отделе нашего сочинения. Отныне Египет становится для измаилитов как бы второстепенной величиной, с которой лишь случайно приходится им изредка считаться. Во всяком случае, для измаилитов сделалось совершенно безразличным то, что предпринял Египет в этот момент против надвигавшихся крестоносцев. В высочайшей степени бесстрастно относясь ко всякой положительной религии, измаилиты принимали франкских рыцарей как бы за новые фигуры в своей политической игре. Они приготовились разыграть на доске Малой Азии блестящую партию и вели ее со страшным успехом, как вдруг дерзновенная рука монголов опрокинула не только фигуры, но и самую доску. Хотя Афдаль был по натуре своей искусным властелином, но вместе с тем и увлекался. Как это часто бывает, он ценил менее противника более отдаленного, чем ближайшего, рассчитывал воспользоваться первым как средством и сам между тем обратился в его орудие. В 489 (1096) Иерусалим находился в руках Ортокидов из турецкого рода. Им передал этот город сельджук Тутуш, брат Мелик-шаха. Афдалю казалось верхом политики воспользоваться раздорами сельджуков с их эмирами, расшатавшими и это большое государство. Его манила надежда отвоевать снова Сирию. Следуя примеру, преподанному византийцами, пользовавшимися всякий раз возникавшими раздорами среди мусульман, он задумал также воспользоваться сумятицей, которая водворилась при первом крестовом походе[407] между эмирами Сирии и Палестины. В Шабане 491 (1098) ему действительно удалось отнять Иерусалим от ортокидов, но для того единственно, чтобы даровать как мусульманам, так и христианам зрелище взятия этого города крестоносцами ровно через год (23 Шабана 492 = 15 июля 1099)— Нам стыдно сознаться, что эти последние распоряжались в городе, освященном смертью Спасителя, пожалуй, ничуть не менее жестоко, чем турки; впрочем, во многих исторических сочинениях этот факт замалчивается. Афдалю и ближайшему халифу Амиру (495–524 = 1101–1130) не много помогла их запоздалая наука. Войска египетские неоднократно были побиваемы Иерусалимским королем Балдуином; самому Египту пришлось выносить теперь вторжение франков. Было, однако, истинным несчастием для страны, когда Амир, который вступил на престол, имея 5 лет от роду, утомленный долгой опекой, повелел в 515 (1121) умертвить Афдаля, так необходимого для Египта, несмотря на его роковую ошибку. Поддерживаемая некоторое время обоими армянами династия стала быстро клониться к упадку. Беспорядочное управление Амира в соединении с произволом и жестокостью повело в конце концов к устранению недостойного халифа. Так как после него не осталось мужского поколения, пришлось в первый раз уклониться от престолонаследия по прямой линии. Властелином выступил некто аль-Хафиз (524–544 = 1130–1149). Вскоре, уже с 528 (1134), началась ожесточенная борьба между обоими его сыновьями; с одной стороны стали негры и измаилиты, а с другой — турки и сунниты: халиф очутился в безвыходном положении. Так и умер Хафиз, не дождавшись прекращения нескончаемой борьбы своих солдат. Сын его, 17-летний Зафир (544–549 = 1149–1154), оказался настоящим типом сластолюбца; во время так называемого управления его выступает майордомом курд суннит, Ибн Саллар, служивший некогда в войске у Афдаля, но правителя заколол собственный же его внук, и вслед затем при возрастающем расстройстве дел последний форпост в Сирии, Аскалон, достался в руки франков[408]. Пятилетний сын Зафира, Фаиз (549–555 = 1154–1160), недолго прожил, и измаилит Талаи, в то время самое влиятельное лицо в Египте, счел за лучшее возвести на трон опять-таки несовершеннолетнего, младшую отрасль семьи халифов, Адида, имевшего всего девять лет от роду (555–567 = 1160–1171). Во время номинального его правления, когда вспыхнула ожесточенная борьба эмиров, командовавших его войском, с Амори королем иерусалимским и полководцами турецкого атабега в Дамаске, Нуреддина Ибн Зенки, высоко выдвинулся облик героя, которого ислам, к своей чести, мог противопоставить западу даже в это время полнейшего упадка. Это был Салах ад-дин, сын Эйюба, известный всему христианскому миру. И его полюбили все наперекор религиозной нетерпимости, в образе Саладина, превознесенного вдохновенным пером самого вольномыслящего поэта Германии.