Читать книгу "Преломление. Наука видеть иначе - Бо Лотто"

Детям по большому счету нужны доброта и любовь во всем их великолепии — с улыбками и смехом. Но для меня доброта и любовь — это не то чтобы никогда не пойти по неровному спуску мимо скользкого склона, не споткнуться на тротуаре или не врезаться в столб. Это именно то, что я называю «дать детям пространство делать все это (и уверенность, что затем их утешат)». И не только потому, что так закаляется характер. Это неврологический эмпирический процесс в действии, и мы должны отдавать ему дань, особенно когда знаем про румынских сирот и других ребят по всему миру, которым не повезло и они лишены преимуществ, получаемых благодаря неразберихе и кутерьме вокруг них. Мозгу не всегда нужны мягкие игрушки. Он должен научиться «вставать на ноги» после того, как «упал», чтобы быть более прочным сейчас и иметь запас жизненных сил в перспективе. (Когда Бен Андервуд падал и ушибался на детской площадке и в школе его заставляли звать маму, она говорила, чтобы сын продолжал щелкать языком.) Если мы снижаем уровень текущего риска, не думая о будущем, воспитаем неполноценное поколение, которое не научится приспосабливаться к внешнему миру. Если вас вырастить на пуховой перине, вы станете пуховой периной… пышной, мягкой, которую легко сжечь.

Нам нужны дети, которые были бы детьми по своей природе!

Но не только дети должны признать, что риск необходим… это касается всего общества.

Прошлое развитие вашего мозга также включает в себя среду обитания вашего общества. В конце концов культура — это просто продукт работы мозга, коллективное воплощение мышления и поведения, поэтому мозг тоже растет и адаптируется благодаря сложным задачам. Обогащение среды часто приходит через искусство. Лучший пример соответствия разума и среды, выраженный в культурном процессе, — история экспериментального произведения российского композитора Игоря Стравинского «Весна священная». Это великая и очень важная работа, скандальная премьера которой состоялась в Париже весной 1913 года.

Стравинского можно назвать Sex Pistols[29] своего времени: один за всю группу, в чрезвычайно смелой для своего времени постановке он экспериментировал и с мелодией, и с ритмом. В тот майский вечер, когда оркестр начал играть, а русский балет — двигаться, резкие звуки музыки ужаснули и шокировали зрителей. «Казалось, что в театре началось землетрясение, — писали тогда в газетах. — Музыка постепенно взбудоражила спокойное общество до такой степени, что люди начали себя вести совсем не так, как положено на концертах классической музыки. Они кричали, нецензурно ругались и свистели. Зрители начали бить друг друга, разыгралась драка. Тут же появилась полиция, и, несмотря на то что спектакль продолжался, сцена постепенно превратилась в мятеж». Газеты тогда писали: «Это самая негармоничная музыка… никогда не слышали, чтобы в партитуре с таким рвением и настойчивостью использовали столько неверных нот; с самого первого такта мы предполагаем услышать одну ноту, а звучит совсем другая, раздаются ноты, которые вроде не должны располагаться в таком порядке; аккорды никогда не возникают из предыдущей гармонии, всегда звучит то, чего не ожидаешь». И это был прекрасный отзыв!

Однако уже в июле балет «Весна священная» поставили снова, на этот раз в Лондоне, и зрителям действо понравилось. Они приняли произведение спокойно, не было никаких волнений, не говоря уже о беспорядках. Всего за два месяца (по случайному совпадению примерно за то же время участники эксперимента, носившие пояс feel Space, начали воспринимать пространство по-другому) «кора головного мозга» общества изменилась благодаря непривычной обстановке. Сейчас балет Стравинского считается одним из самых великих сочинений XX века. Если коротко, поменялся не только мозг: трансформировалось коллективное сознание. Каждую секунду и человек, и социум переосмысливают «нормальное» и создают новые нормы. По сути, мы сейчас буквально иначе, в отличие от первой аудитории, слышим то же самое музыкальное произведение.

Но то, что мы должны приспособиться, еще не все. Как ни парадоксально, иногда лучшее изменение — научиться не меняться, и это трудное испытание для мозга. Поскольку в нас эволюционно заложено стремление постоянно переосмысливать действительность, это происходит, когда уникальное становится обычным (нормой). Так, в отношениях: то, что однажды нас привлекло в человеке (щедрость, чувство юмора), постепенно перестает быть чем-то удивительным и делается привычным. Как только это качество оказывается нормой, оно уже ожидаемо. В результате мы больше не видим в нем уникальности, тех удивительных черт, которые отличали его от большинства; для нас поведение этого человека — обычно, нормально, и мы рискуем принимать его как само собой разумеющееся, даже хуже. Конечно, это работает в двух направлениях: мы привыкаем к негативным чертам так же, как к положительным (для женщин, которые подвергаются насилию, жестокость становится «приемлемой», такое поведение по отношению к себе они считают нормальным, а вовсе не чем-то ужасным или крайним). Это удивительно естественный процесс: тело другого человека, его смех становятся нормой, уходит волнение. Но так не должно быть!

Каждый раз, видя восход, мы считаем, что это красиво. Просыпаться по утрам рядом с другим человеком должно быть примерно так же, как видеть рассвет. Как мы поддерживаем чувство новизны? Один из способов — делать что-то новое вместе. Это внешний фактор, но он работает. Правда, здесь многое сокрыто и внутри. И как же поддерживать уникальность наперекор мозгу, который в процессе эволюции привык ко всему адаптироваться?

Ответ: только выдерживая длинные временны́е рамки изменений (часто мы говорим об этом как о перспективе).

В следующей главе мы увидим: все, что делает мозг, относительно. Если мы, воспринимая другого человека, придерживаемся его понимания «среднего», то его поведение становится по определению средним (не важно, насколько чудесным или ужасным оно может быть с объективной точки зрения). Однако если мы воспринимаем других людей согласно более насущным условиям (в отличие от их понятия о нормальности), можем сохранить мнимую уникальность в том, кто они и что делают. Одним из таких абсолютных факторов становится смерть. Психологи, занимающиеся экзистенциальными проблемами, уверены: все, что мы делаем, тем или иным образом ведет к нашим знаниям о смерти. Я считаю, что наши действия базируются на неопределенности, об этом мы поговорим позже. Но пока учитывайте: мозг может быть неизменным, чтобы замечать некие постоянные вещи в меняющемся мире и (это гораздо важнее) видеть, как меняется восприятие и адаптируется он сам.

В конечном счете мозг работает как мышца, по принципу «используй или потеряешь». Случаи, когда люди невероятным образом адаптировались к чему-то или сильно обостряли какое-то чувство, обычно происходят ввиду превратностей судьбы, как «зрение» Бена Андервуда… но это совсем не обязательное условие. Например, музыканты могут слышать то, что недоступно ушам остальных. Почему? Потому что у их мозга другая, более сложная история, чем у тех, кто не занимается музыкой. Она началась с неопределенности, а затем ей пришлось адаптироваться, понемногу создались условия для изменения слуховой коры мозга. Носители русского языка различают гораздо больше оттенков красного, чем носители английского, потому что в русском больше слов, обозначающих разные тона. В Германии слепых женщин обучают на врачей, которые пальпируют (прощупывают) женскую грудь, потому что те способны определять гораздо больше уплотнений ткани, чем зрячие маммологи! Все это удивительные примеры того, как «отклонения» от нормальности дают новые возможности благодаря иному подходу к восприятию.