Читать книгу "Все есть - Мачей Малицкий"

[ «Только одно матерное слово? Хмм. Странно», — подумал. Остался перед монитором. Вечером обнаружил, что кончаются сигареты. Когда вставал со стула, чтобы пойти на автозаправку, зазвонил телефон.]

— Пап, ты думал?

— Все время думаю.

— И что?

— Еще рано. Дайте мне несколько дней.

— Несколько?

— Во вторник я еду в институт. Вернусь в четверг. Позвоню.

— Ждем. Я скажу Зосе.

— Скажи.

[Пошел один. Пес не очухался от утренней прогулки. На уровне Старушкиного дома опять встретил пару, читающую объявление. На этот раз надпись гласила: ШИНОМОНТАЖ. Женщина предложила мужчине то же самое, что и в прошлые два раза. Издалека заметил, что на обочине лежит Пес. Завидев его, вскочил. Калитка была приоткрыта. Вошли. В кухне сидел Вальдек.]

— Я принес пылесос. Пиво есть? — сказал, когда их увидел.

8. Янек нарисовал горы

[Что-то упиралось в спину. Отпихнул твердое и перевернулся на другой бок — лицом к кухне. В мутном кадре увидел на кресле торчащий из-под одеяльца хвост Пса. Хвост подрагивал в такт неведомой мелодии, как стрелка сдуревшего метронома. Протер глаза. Через окно врывался рассвет. Извлекал из полумрака бутылки на столе, подрумянивал скатерть, стирал ночные тени и освещал темные углы.

По-видимому, опять заснул. Конечно, заснул. В кресле сидела Лысая, Пес гремел мисочками, на столе не было бутылок, а скатерть резала глаза солнечной белизной, запятнанной цветными обложками трех книг. Пахло кофе.]

— Почему ты спишь с пылесосом?

— Одалживал когда-то Огороднику. Он устраивал у себя уборку. Вальдек вчера принес.

— Это всё с Вальдеком?

— Что всё?

— На столе.

— Там же пусто.

— Я убрала.

— Много?

— Очень много.

— С Вальдеком. Что это за книжки?

— «Откуда ноги растут», «Сорвалось с языка» и «Дырка от бублика».

— Откуда они взялись?

— Возвращаю. Твои.

— И правда. Хорошие?

— Очень. Маме нравились твои книги?

— Она даже не знала, что я пишу. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Вставай. Старушка вернулась. Янек нарисовал горы. Я была. Видела. Принесла масло. Она успела сбить.

— Идем?

— Попозже. Пойду домой. Собираться. На рассвете уезжаю. Вставай. Я возьму Пса. Кофе готов.

— Янек нарисовал горы?

— Увидишь. Я пошла. Мы пошли. Возьми трубку.

[Сполз с дивана. Поднял трубку, но услышал только частые гудки. «Ничего», — буркнул. Только сейчас заметил, что на Лысой красный летный комбинезон.]

— Знаешь что, не бери Пса. Я быстренько сбегаю на реку. Прогуляюсь, приду в себя. Что за комбинезон? Никогда не видел.

— Висел в шкафу. Папин летный. Как хочешь. Я побежала.

— Похоже, я сопьюсь.

— Да уж. Но наперед трудно сказать.

[Вошел в ванную. Ничем не пахло. Разве что в воздухе витало что-то похожее на пары яблочного или винного уксуса. Но уверенности не было. Сегодня утром мало в чем мог быть уверен. И видок в зеркале черт-те какой. На полочке лежали крест-накрест ложечка для мытья зубов и тюбик зубной пасты. Ложечка? Щетка. Отец чистил зубы порошком. Был когда-то такой. Интересно, есть ли сейчас. Можно купить? Кутить? А корейцы вообще зубы не чистили. Ели лук. Ему об этом рассказывал Ко Дак Чун. Один был рыжий. Когда это было? У них там шла война. Когда была война? Они не брились. Кажется, не брились. Неужели и вправду? Такие черные? В первый раз побрился давно. Нечего было брить. Блондин. Ха, ха — блондин. В ванной у ксендза. Серебряная мисочка, серебряная рукоятка помазка, серебряная мыльница, серебряный флакон с одеколоном, тонкая резиновая трубочка и красная груша. Ссп — псс, ссп — псс, ссп — псс. Лаванда. Были приметы и даты. Ксендз рисовал картины. Дядя? Теперь не брился. Стригся. Лет тридцать уже. Разрушил крестообразное сооружение. Зубы. Ха, ха — зубы. Душ. Очень горячий. А в книгах всегда пишут: очень холодный. Чушь. И перестали употреблять слово «конец». «Когда вернемся с реки надо заглянуть во всякую всячину», — подумал и голышом пошел на кухню. Снял с принтера два сообщения, сел с кружкой кофе за стол. Сигарета.]

Everobody holokaustki.

Теперь хожу и все редактирую.

[На берегу наступил на кучу железок от разобранного трансформатора. Сообразил, потому что в детстве разбирал трансформаторы. Часто и с упоением. Почему-то всегда посреди дорожек, а железки в основном имели форму буквы Е. Возле бывшего тополя повстречали незнакомого человека. Он как-то странно вертелся и размахивал руками. «Бля, сел в муравейник», — сказал, когда их увидел. Через час на другом берегу разминулись с парой венгров. «Добры дэн», — сказала женщина. Сел на мягкий зеленый взгорок. Прибрежное грибное место. Но грибов не было. Даже поганок. Вдруг заметил торчащую изо мха маленькую шляпку боровика. Белую с коричневатым оттенком. Докурил сигарету. Встал и подошел. Увидел: то, что принял за шляпку боровика, было фрагментом кости. Головкой кости. «Ну да, сухо». Пока гуляли, все время слышали красивое гулкое гуденье — так гудят, когда их обстукивают, гигантские бочки, в которых хранят вино. Уже с дороги в окружающем резиденцию Богатея саду увидел гигантскую бочку для хранения вина, водруженную на специальную деревянную подставку. Возле нее что-то делали двое мужиков с молотками.

Дома растянулся на диване и взял всякую всячину.]

[…] История про сержанта и напалм впервые за много дней принесла тень надежды, нет, какое там — гран надежды, — так бывает, когда проснешься от кошмарного сна и вдруг осознаешь, что это сон; растянулся на кровати, впустил собаку, такса, ошалев от счастья, прижалась к ногам; закурил сигарету, включил радио, почувствовал голод, опять захотелось есть вечером, она должна была приехать около девяти, сказала однажды (тридцать с лишним лет назад): «мне снилось, что ты идешь в последнем ряду военного оркестра и играешь на такой большой золотой трубе», он никогда не играл в оркестре, но промаршировал парадным шагом в последнем ряду десятки километров, росту в нем было метр семьдесят два, у всех в последнем ряду было по метру семьдесят два, «да, снова гран, второй за сегодняшний день», — подумал и, кажется, заснул.

Ему всегда нравились остриженные на лысо, встречая на улице, провожал их взглядом, сейчас-сейчас, ведь когда-то, давным-давно, она остриглась под ноль, выглядела потрясающе, с тех пор он много раз уговаривал ее повторить, безуспешно, но пару дней назад она сказала: «знаешь, пожалуй, я остригусь под ноль».

Несколько недель у него болела правая нога, специалист сказал, что растянуто ахиллово сухожилие, да, он помнил момент: когда перепрыгивал узкий ручеек под виадуком, почувствовал боль, не особо встревожился, ощущалось, конечно, то меньше, то больше, дошел, спустя две недели вносил в дом десять кило сахару, споткнулся на последней ступеньке, в больной ноге что-то хрустнуло, обмотал лодыжку эластичным бинтом, два дня прихрамывал, было больно, купил порекомендованный гель, втирал, тот же специалист сказал, что, вероятно, злополучное сухожилие надорвалось, «что делать?», «ничего, смазывать, не перетруждать, должно срастись», она осталась на несколько дней, качели: сочувствовала, подшучивала, давала советы, язвила, забывала, подкалывала, протягивала руку, пинала, оскорбляла, утешала, сотни сигарет, немного пива, жара, ливень, случайные слова, фразы, записывал, вычеркивал, ни с кем не разговаривал, никого не искал, не звонил, выбрасывал что ни попадя (камень, гвоздь, номерок из раздевалки, подставки под пиво, еще что-то, всё), обкорнал бороду.